Кровь слепа
Шрифт:
Фалькон ехал в тюрьму в Алькала-де-Гвадаире. Предварительно он известил о своем приезде, и Кальдерон уже ждал его в комнате для свиданий. Он не курил, и руки его лежали на столе сцепленными, чтобы унять дрожь. Лицо его и на этот раз выглядело осунувшимся, но уже не таким изможденным, как при первом их свидании. Свойственную ему самоуверенность он утратил, но обрел некоторое спокойствие.
— Ты уже слышал, — сказал Фалькон.
— Вчера меня навестил мой адвокат, — кивнув, сказал Кальдерон. — Обвинения в насильственных действиях с меня не сняты, но…
Он
— Тебе будет дарована жизнь.
— В конечном счете да, — сказал Кальдерон. — Но это будет другая жизнь. Об этом я уж позабочусь.
— Как проходят твои встречи с Алисией Агуадо?
— Трудно проходят, — сказал Кальдерон. Откинувшись назад, он обхватил руками колено. — Я все время думаю о себе, и одолевающие меня при этом мысли не всегда приятны. Знаешь, Алисия сказала на последней нашей встрече, что ее пациенты-мужчины не склонны так копаться в себе, как это делаю я. А я ответил ей, что никогда еще в своей жизни мне так долго не приходилось противиться правде и бороться с ней, как я делаю это сейчас. А ведь я юрист, Хавьер.
Они посмеялись.
— А еще я много думал о тебе. И мне кажется, что я должен кое-что тебе объяснить.
— Это вовсе не обязательно, Эстебан.
— Знаю, но ты сам навел меня на это, когда стал расспрашивать о наших беседах с Алисией, а наши с тобой судьбы так переплелись через Инес и Марису, что, по-моему, сейчас стоит прояснить некоторые вещи, если ты готов меня выслушать. Выглядеть я буду при этом не очень красиво, но тебе не привыкать.
Наступила пауза, во время которой Кальдерон, казалось, собирается с духом.
— Как ты знаешь, четыре года назад карьера моя едва не окончилась крахом. Понадобились все мои родственные связи и связи Инес, чтобы мне удержаться в профессии. Инес повела себя безукоризненно. Она была стойкой и мужественной, я же выглядел слабаком. И как тебе известно из опыта твоего общения с убийцами, слабый человек, ненавидя себя за свою слабость, может проявлять жестокость и агрессивность, и чувства, которые, по логике, должны быть обращены на него самого, он неизбежно обращает на самого близкого ему человека.
— Так это началось уже тогда?
— Рукоприкладство? Нет. Ненависть — да! Когда Инес стала моей женой, баланс сил качнулся в мою сторону и я получил над ней перевес, я стал делать попытки сломить ее своими беззастенчивыми и дикими изменами, — продолжал Кальдерон. — Когда шестого июня произошел этот взрыв, мы оба уже созрели для насилия, то есть я готов был прибегнуть к насилию, она — терпеть его от меня. Я накопил в себе для этого достаточно сил и злости, она же чувствовала себя слабой и униженной. Думаю даже, что на этой стадии в наших отношениях появилось нечто от садомазохизма. В то утро, когда я вернулся от Марисы, все могло бы вылиться просто в очередную ссору, но она стала меня подначивать, толкать дальше. Она словно дразнила меня, и я поддался, что было непростительно.
— Так это она толкала тебя на насильственные действия?
— Наверно, она не отдавала себе в этом отчет. Мы кричали
— Но ты почувствовал раскаяние?
— Тогда — нет. Понимаю, что, может быть, это прозвучит чересчур патетично, но я ощутил в себе невиданную силу. Избиение хрупкой, в пятьдесят килограммов весом женщины, ее испуг и беспомощность должны были бы ужаснуть меня, но ужаса я не ощутил. Позже, узнав от Марисы об их стычке с Инес в Садах Мурильо, я опять разъярился и избил Инес еще раз — сильнее. И опять же — никакого раскаяния. Только бешеная ярость.
— А что было потом, после побоев?
— Я бродил по улицам, думая о том, что все кончено, что пути назад нет.
— Но ты уже знал, как трудно будет тебе развестись с Инес, — сказал Фалькон. — Не пришла ли тебе на ум ваша с Марисой шутка насчет «истинно буржуазного решения» проблемы, альтернативного сложностям и хлопотам развода?
— Пришла. Конечно, не так ясно и отчетливо. Но я был в ярости. Я хотел избавиться от Инес.
— И что потом? Броситься в объятия Марисы?
— Нет.
Он покачал головой.
— Зачем же так жестоко избивать жену за дурное слово о женщине, которую ты не любишь?
— Назвав Марису «шлюхой с сигарой», Инес высказала то, что я и сам думал о Марисе, как бы сформулировала мое к ней отношение. Мариса была художницей, но ее творчество меня не интересовало. На всем протяжении нашего романа я видел в ней только шлюху и обращался с ней соответственно. И секс наш в значительной степени это отражал. Мариса презирала меня. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю даже, что она меня ненавидела. И надо признаться, что мое поведение и впрямь было отвратительным.
— А что ты скажешь теперь насчет Инес и Марисы?
— Помнишь, во время нашей последней встречи я рассказал тебе, что Алисия обвинила меня в ненависти к женщинам. Меня! Эстебана Кальдерона, чья слава волокиты гремела на весь Дворец правосудия! Да, и вот мне стало ясно, что с Марисой я обращался как со шлюхой, а с Инес — хуже чем с собакой. И смириться с этим знанием оказалось труднее всего.
Фалькон кивал, не поднимая глаз на Кальдерона.
— Помнится, впервые проблеск открывшейся мне правды мелькнул перед моими глазами, когда я пришел в себя, после того как обнаружил в кухне Инес мертвой. Открытие потрясло меня до глубины души — я увидел на ее теле следы прежних побоев и запаниковал, потому что понял, что это с очевидностью делает меня главным подозреваемым в ее убийстве. Вспоминая потом ту ночь, я всегда особенно подчеркивал, что намерения убить ее у меня не было.