Кровь среди лета
Шрифт:
Это он напрягался изо всех сил, тщательно подбирал слова, разговаривая с подчиненными, не хотел доставлять им лишних хлопот. Он не покушался на их свободу и многое брал на себя. Тем не менее он был руководителем и время от времени не мог не напоминать об этом Мильдред. Как в той истории с похоронами.
Один их бывший прихожанин объявил о выходе из церкви. Однако за год до своей болезни он снова стал ходить на службы к Мильдред. Потом он умер, а перед смертью изъявил желание, чтобы Мильдред отслужила по нему заупокойную.
Она организовала гражданскую панихиду. Разумеется, Бертил мог бы закрыть на это глаза. Однако он пожаловался
Вернувшись от епископа, Мильдред продолжала работать как ни в чем не бывало и ни разу ни единым словом не помянула этот случай.
Она не чувствовала ни унижения, ни обиды, поэтому Бертил начал подозревать, что епископ взял в этом деле ее сторону. Может, он сказал ей, что вынужден поставить на вид ее поведение исключительно из-за настойчивости Бертила, и они, не сговариваясь, сошлись на том, что Стенссон — обидчивый и даже несколько завистливый тип, не вызывающий доверия в качестве руководителя. Не так-то часто люди заблаговременно пекутся о спасении души.
Сейчас, поглаживая шрам на месте груди жены, Бертил Стенссон был искренен, как на исповеди. Разумеется, он немного завидовал, его раздражала та простая, бесхитростная любовь, которую вызывала в людях Мильдред.
— Мне ее не хватает, — сказал Бертил жене.
Он тосковал по Мильдред и знал, что утешится не скоро.
Жена не стала уточнять, кого он имеет в виду. Она переключила канал и приглушила звук.
— Я недостаточно поддерживал ее в работе, — продолжал пастор.
— Вовсе нет, — возразила ему жена. — Ты дал ей возможность проявить инициативу. Тебе удалось удержать в общине и ее, и Стефана, а это большое достижение.
Пара скандальных священников.
Бертил покачал головой.
— Так помоги ей сейчас, — сказала жена. — Ведь она многого не успела. Раньше она могла сама заниматься своими делами, сейчас кто-то должен работать вместо нее.
— Как ты себе это представляешь? — рассмеялся пастор. — Большинство женщин из «Магдалины» смотрят на меня как на врага!
Жена улыбнулась.
— Но ведь ты можешь поддерживать их и помогать им, не требуя взамен ни любви, ни благодарности. Я возмещу тебе все это.
— Пойдем спать, — предложил пастор.
«Волчица, — вспомнил Бертил, сидя на унитазе. — Я должен организовать зимой наблюдение за ней на деньги фонда. Это то, чего хотела Мильдред».
Эта мысль была подобна электрическому разряду. Внезапно он ощутил в ванной присутствие убитой коллеги. Это было вполне определенное, но мимолетное чувство.
Жена звала его из спальни.
— Сейчас! — закричал он. — Не так громко!
— Чего ты от меня хочешь? — спросил он Мильдред.
«Как это похоже не нее! — со злостью подумал он. — Именно когда я сижу на унитазе со спущенными штанами…»
— Ты могла бы найти меня в церкви, — сказал он ей. — Я бываю там с утра до вечера.
И тут до него дошло: денег в фонде не хватит. Но вот если пересмотреть условия аренды… Нужно либо заставить охотников платить по рыночной стоимости, либо найти новых арендаторов. И все эти деньги передать в фонд.
Он почувствовал, что Мильдред улыбается. Она явилась к нему не просто так. Теперь он настроит против себя всех мужчин в поселке, будут неприятности, пойдут письма в газету. Но Бертил знал, что у него может получиться. И церковный совет станет на его сторону.
«Я сделаю, как ты хочешь, — сказал он Мильдред. — Не потому, что считаю это правильным, а только ради тебя».
Лиза Стёкель жгла костер во дворе. Псов она заперла в доме, где те спали на своих лежанках. «Чертовы бандиты», — думала она, улыбаясь.
Сейчас у нее жили четыре собаки. Максимум сколько у нее их было — пять.
Во-первых, Бруно, светло-коричневый курцхаар. Его прозвали Немцем из-за военной выправки в сочетании с несколько высокомерным поведением. Стоило Лизе начать собирать рюкзак, как собаки, понимая, что предстоит путешествие, принимались прыгать, лаять, танцевать и скулить от счастья. Они опрокидывали вещи и сбивали хозяйку с ног, с надеждой заглядывая ей в глаза. «Конечно же, мы поедем с тобой, ты ведь не оставишь нас?» — безмолвно спрашивали они Лизу.
Все, кроме Бруно. Он, словно статуя, сидел на полу, с виду невозмутимый. Однако стоило наклониться к нему или приглядеться внимательнее, и можно было заметить, как по его шкуре пробегает легкая дрожь. Это было сдерживаемое нетерпение. И когда напряжение становилось невыносимым и Бруно требовалось срочно дать волю своим чувствам, чтобы не лопнуть, он начинал шевелить передними лапами, переминаясь с одной на другую. И это был верный признак того, что он вне себя от восторга.
И еще была лабрадор Майкен, старая сука, седая и тяжелая на подъем. Майкен вырастила всех прочих. Она всегда любила малышей, и каждый новый питомец Лизы обретал в ней вторую маму. А когда щенков не было, материнский инстинкт Майкен направлялся порой на неодушевленные предметы: теннисные мячи, тапки или — в случае особой удачи — какую-нибудь мягкую игрушку, которую ей случалось найти в лесу.
Карелин был помесью овчарки и ньюфаундленда и появился у Лизы уже трех лет от роду. Тогда ей позвонил знакомый ветеринар из Кируны и спросил, не хочет ли она взять собаку. Животное должны были усыпить, однако бывший владелец сказал, что предпочел бы передать его кому-нибудь. Карелин просто не мог жить в городе. «Надо видеть, как этот пес тащит за собой хозяина на поводке», — говорил ветеринар.
Третьим был Моррис, норвежский спрингер-спаниель. Прирожденный охотник, бывший чемпион и призер собачьих выставок. Талант, зарытый в землю, ведь Лиза не охотилась. Моррис любил ласку, иногда, чтобы напомнить Лизе о своем существовании, клал лапы ей на колени. Его шелковистая шерсть завивалась на ушах кольцами. Милый и застенчивый, словно девушка, Моррис плохо переносил автомобильные поездки.
Сейчас все четверо спали в доме. Лиза бросала в огонь матрасы и старые собачьи одеяла, книги и мебель. Горела бумага, множество писем и старых фотографий. Лиза смотрела в разгорающееся пламя, погружаясь в воспоминания.
Под конец ей стало трудно любить Мильдред. Умолять, скрываться, ждать. Они часто ссорились, и это походило на самую печальную из пьес Нурена. [32]
Лиза помнит, как они ругались у нее на кухне. Мильдред закрывала окна. «Это самое главное, — думала Лиза. — Никто не должен нас видеть».
32
Ларс Нурен (р. 1944) — шведский драматург.