Кровь вторая. Орда
Шрифт:
Нашла неприметную полянку, огляделась, разулась, замерла, закрывая глаза и начала пробовать возродить в себе дрожь земли, но сколько не пыталась и как не пробовала, ничего не получалось. Абсолютно ничего. Дрожь не рождалась.
Сначала подумала, что пожухлая трава мешает и буквально, вырыла ступнями ямки, углубившись в лесную почву, но и это не помогло. Сколько бы не концентрировалась на ступнях, не ощущала, даже намёка на дрожь.
Билась с этим долго и уже отчаялась, что ничего не получится и придётся, всё же, обращаться к Матёрым. Даже начала подумывать, к кому из них и как подойти,
Закрыв глаза и наслаждаясь окружающей тишиной осеннего леса, которую терзали только редкие переливы синичек и то вдалеке, жалея, что у неё ничего не получилось, взяла и просто вспомнила это чувство, притом вспомнила, как оно дрожало в голове, где достигало своего пика блаженства и тут же поймала себя на мысли, что ощущает эту дрожь реально, не выдумано.
Открыла глаза, поддерживая дрожь на уровне лба, улыбнулась довольно и даже принялась ей играть: то усиливая, то уменьшая, то опуская до груди, то поднимая выше лба. Не понятно откуда родилось осознание, или, просто, по аналогии с броском судороги, но разогнав её по телу вниз, резко кинула холодный сгусток через всё тело в ноги и через них в землю.
То, что произошло, повергло в ужас. Трава, что оставалась ещё зелёной вокруг, моментально начала жухнуть, свёртываться, как от огня и на глазах сохнуть. Даже деревья, что стояли у поляны, поникли, сворачивая оставшиеся живые листья, а уже пожелтевшие, непроглядным жёлтым снегом, посыпались на землю.
Холодный пот липкими лапами, обнял тело новоиспечённой колдуньи. Забыв про всё, она принялась метаться, припадая к траве, бегая от дерева к дереву, понимая, что убила вокруг всё живое своей забавой. Вовсе не желая этого, не зная о последствиях, теперь горько сожалела о сотворённом, но от этого легче не становилось.
Сердце обливалось кровью за содеянное и теперь, стараясь хоть как-то помочь лесу, рыжая убийца металась, гладя деревья руками и прося прощения. Горе-колдунья всей душой хотела помочь, но не знала, как. Замерла, прислушиваясь к лесу и волосы на голове зашевелились, а обида на саму себя за то, что натворила, стала безмерной. Вокруг стояла гробовая тишина. Ни одна птица не пела, на сколько ей хватало слуха.
— Что же я наделала? — прошептала обречённо дева, кинувшись в глубь леса, чтобы осознать масштабы бездумного эксперимента.
Пометавшись туда-сюда, несколько успокоилась, осознав, что мёртвый круг, распространился всего шагов на десять, двенадцать от того места где колдовала, не больше. Дальше лес был живой, но каким-то внутренним, абсолютно новым для себя чувством, осознала, что весь лес был до смерти перепуган.
Райс не шла, а буквально бежала обратно в Терем, обдумывая лишь одну мысль о том, что непременно надо разузнать у Матери Медведицы, как можно оживить то, что под дрожь попадает. Хотела даже сразу её искать, как только влетела в ворота, но испугавшись наказания за содеянное, прошмыгнула в Терем и забилась в своей светёлке, решив, сначала, успокоиться и подумать, постоянно, как заговорённая повторяя про себя три волшебных слова, что помогли ей пройти последний круг. Когда же успокоилась, то вовсе решила к вековухам не обращаться, а дождаться, лучше, Апити, решив, почему-то, что та знает ответ.
Время
Странно, если б до кошмара этих кругов, ей кто-нибудь сказал, что она вот так, запросто, сможет убивать вокруг всё живое, то прежняя Райс бы, наверное, как коза прыгала от счастья и осознания своей силы, а теперь, ей совсем не хотелось отбирать жизнь у кого бы то не было. Ей, царской дочери, считавшей себя пупом мироздания, стало всех и всё жалко!
Покоя не давала та поляна, даже несколько раз порывалась туда сбегать и посмотреть, может быть смерть была не по-настоящему, понарошку, и трава с деревьями ожили, отошли, но какой-то внутренний стыд за совершённое, не пускал её туда.
Когда листва большинства деревьев облетели, а берёза пожелтела полностью, говоря, что тепла ждать больше не приходится, в Тереме объявилась Апити. Притом не сама объявилась, а девку привели под руки. Шла, никого не признавая, и ни на что, не реагируя, как бревном по башке получившая, притом, похоже, несколько раз.
Апити отвели в её комнату, раздели, уложили и ушли, не велев, а лишь с почтением попросив Райс, до утра бедолагу не беспокоить. Ярица кивнула, что поняла, но вместе со всеми из светёлки не вышла, а подошла к спящей уже подруге и внимательно разглядела. Её больше всего интересовал земляной рисунок. Он был тёмный, но не чёрный, а какой-то с синевой, в отблеске масляной лампы. Только после этого, осмотрев исхудавшее, измождённое лицо Апити, проглотила ком в горле и вышла.
Райс нисколько не сомневалась, что подруга этот круг пройдёт, как и она, но только сейчас поняла, что Апити не так повезло, как ей и мертвецки бледное лицо соседки, говорило о многом.
Белобрысая пришла в себя только через день, так как весь следующий, проспала, а вставать стала, лишь ещё два дня спустя, но Райс спокойно и терпеливо ждала, отметив в себе эти странные для неё качества, как должное приобретение по жизни. Она действительно научилась успокаиваться, терпеть необходимое и сдерживать свои хочу, если это было нужно.
Первые два дня, пока Апити лежала, Райс тщательно скрывала свои руки, натягивая рукава на кисти. Сама, лишь мельком рассказывала о своём сидении в земле, как бы, о чём-то, не очень интересном и маловажном, пытая при этом подругу, до самых мелочей.
Апити, как оказалась, не ставили в землю, а клали в длинную ямку и зарывали, оставляя на поверхности холмик на всю длину тела. Этот круг назывался кругом перерождения. Никаких физических болей она не испытывала, но моральные, по её словам, выходили за всяческие допустимые приделы. Подруга, оказывается, несколько раз умирала, притом умирала реально, но слава Троице, каждый раз, возрождалась.
— Умирать, оказывается, не больно, подруга, — жалостливо исповедовалась она Райс, — только очень обидно. И каждый раз, рождаясь вновь, ты вдруг становишься совсем другой, чужой какой-то. Потом, некоторое время, привыкаешь к себе новой, затем, вновь умираешь и так по кругу.