Кровать с золотой ножкой
Шрифт:
— Еще более выдающимся, чем дедушка Паулис?
— На это так сразу не ответишь.
— А дедушке тоже поставят памятник?
— Памятники редко кому ставят.
— А за что?
— Тем, кто сражался и пал смертью храбрых.
— И Эдуард сражался?
— Да.
— И пал смертью храбрых?
— В известной мере.
— Почему «в известной мере»?
— О том тебе расскажут в школе.
— А кто более выдающийся — кто пал смертью храбрых или работал?
— Солвита, не болтай ерунды!
— Хорошо, не буду… Пап, а он под этим памятником похоронен?
— Нет, никто не знает, где его могила.
— Почему же тогда памятник поставили здесь?
— Потому что здесь его родина.
— А что он выдающийся, точно известно?
— Да, известно.
— Все-таки насколько выдающийся?
— Ну, настолько… Чтобы помнить о нем!
— И у всех выдающихся есть памятники?
— Да.
— А где? Там, где они похоронены?
— Солвита, опять ты…
— Нет, просто хочу знать, есть ли у них памятники?
— Есть. Пожалуй, есть.
— Там, где они похоронены?
— На родине.
Последующее лето надолго отложилось в памяти зунтян как лето суровое, или лето ярого громового раската, после которого Паулис Вэягал прямо с крыши Крепости ушел к праотцам. С тех пор как красавца цыгана по кличке Кобелек смерть застигла на телеге в объятьях с хозяйкой хутора «Робежниеки», зунтяне не могли пожаловаться на однообразие ухода в мир иной своих земляков. Однако умереть на крыше дома, как это случилось с Паулисом, никому еще не доводилось. Событие было чрезвычайным; из ряда вон выходящим, и зунтяне объясняли это необычным расположением планет и обилием пятен на Солнце. В самом деле о таком случае, чтобы молния одновременно шибанула в пять деревьев, прежде слышать не приходилось.
Да и вообще в последнее время с миром творилось что-то неладное. В Африке у негров снег валил, у эскимосов на Аляске под Новый год произошло такое потепление, что реки вздулись, начался ледоход. К Земле приближалось сразу несколько комет; одна из них летела прямо на планету и лишь в последний момент чуть отклонилась в сторону. Будто в подтверждение стародавних поверий, что кометы не к добру, и международные горизонты, под стать летнему небу над Зунте, были наэлектризованы.
Уж кто-кто, а Паулис это доподлинно знал. После того как ноги ослабели, приходилось больше по дому обретаться, появилась возможность почаще посидеть у телевизора. Сказать по правде, мужская половина зунтян делилась на две большие подгруппы — хоккеистов и министров иностранных дел. Нания так и говорила: «Моего Паулиса сейчас не тронь, он на переговорах с Вулфсоном». Или: «Мой-то Паулис опять в Белом доме заседает». Не все международные новости зунтяне черпали из телеящика. И свои люди по белому свету ездили, кое-что сами видели. Новые законы о квотах лова несколько притормозили промысел, тем не менее рыболовецким судам зунтян случалось заходить во многие порты. А потом еще и турпоездки. Совсем недавно колхозное руководство всех подряд выспрашивало, не желает ли кто в Бангладеш прокатиться и нет ли кандидата для поездки на Мадагаскар?
Годы не внесли беспорядка в голову Паулиса, но в одном он повторял своего отца Августа: Паулис тоже любил вспомнить давние события и вслух потолковать с друзьями своей юности. Особенно часто тем летом общался он с Янкой Стуритисом, который как ушел в стрелки, так будто в воду канул. Кое-кто утверждал, что после первой мировой войны его видели в России, но в Зунте он не вернулся и писем не присылал.
Тем утром Виестур сказал за завтраком Нании, что вместо ушедшего на пенсию Скроманиса пришел к ним новый агроном по фамилии Стуритис. Паулис пожелал узнать имя нового агронома, Виестур ответил, что в точности не знает, но думает, что Янис. Стало быть, Янис Стуритис и есть, объявил Паулис, сделавшись совсем странным. Лицом не худощав ли, с таким заостренным носом? Виестур, ухмыльнур шись, ответил, что нос у нового агронома пока еще острый, однако жизнь довольно скоро притупляет любые носы.
Виестур этот разговор, разумеется, тут же выбросил из головы, сел в свой газик, выжал педали, заодно Валию подкинул на прополку моркови, а Солвиту в детский сад. И был немного удивлен, когда часом позже встретил в конторе Паулиса. Такой принаряженный — в коротковатых джинсах отечественного производства, в белой сувенирной кепочке из Эстонии. Паулис отшучивался, у него, дескать, свидание с пригожими конторскими девчонками, но сразу было видно, что-то он в душе затаил. Позже, уже по второму разу повстречавшись с сыном, объявил без обиняков: хочет видеть Янку Стуритиса.
.
Новый агроном — легок на помине! — в самом деле появился. Да еще с женой. Позднее Виестур всегда вспоминал эту встречу с волнением. Поначалу Паулис попросту оторопел. Очевидно, сходство было разительным. Однако он тотчас смекнул, что этот человек никак не может быть его приятелем Янкой, годы-то на месте не стояли. Вскоре все прояснилось. Янка Стуритис оказался дедом нового агронома. Янис Стуритис, прослышав, что Паулис был закадычным другом деда, тоже почуднел.
— Невероятно, — сказал он. — Просто невероятно. Почему? Да потому что я родился в Шампулове, это, знаете ли, тысяч пять километров отсюда. Моя жена Ольга тоже сибирячка.
— Ну и ну, — качал головой Паулис, — и впрямь невероятно. А выросли вы где?
— До семи лет в Сибири. Затем на Украину переехали.
— А учились?
— Тоже на Украине. Ольга по торговой технологии. В Нальчике.
— Ну и ну, — твердил Паулис, — тогда вам будет тут нелегко. Землица-то у нас привередливей любой скотины. Коровы и те еще издали видят, кто к ним приближается с подойником, чужаку вместо полного ведра хорошо если выдадут половину. И земля своего человека требует.
Янис Стуритис, выслушав слова Паулиса, со странной улыбкой взглянул на жену и сказал:
— Мы тут свои. — И перевел разговор на погоду — Жара-то какая, духотища — не продохнуть.
— Да, к вечеру ждите грозы, это точно, — объявил Паулис. — Не то у меня на лбу, как на яйце с птицефермы, можете штемпель поставить «брехун со Знаком качества».
На обратном пути Паулис повстречал Молодого Клепериса, которому недавно стукнуло восемьдесят, и между ними состоялся такой диалог:
Молодой Клеперис. Знаешь, Паулис, меня Леонтина сегодня выспрашивала: чувствуете ли вы себя старым? А я ей говорю: сказать, что чувствую себя старым, было бы не шибко приятно. Сказать, что чувствую себя молодым, было бы смешно.
Паулис. Друг мой сердечный, чего уж мелочиться, это раньше годы в розницу шли, а теперь идут чохом.
Молодой Клеперис. Я так тебе скажу: старым себя не чувствую. А вот сил временами бывает то больше, то меньше.
Паулис. Нет ничего обманчивей движения. Подвижный подчас оказывается неподвижным, а неподвижный — подвижным. Невозможно из движения выхватить кусочек и сказать: смотрите, вот начало, а тут конец.
Молодой Клеперис. Диву даюсь, до чего жизнь пошла пестрая. День сносно себя чувствуешь, другой совсем никуда.