Кровавое Благодаренье
Шрифт:
— Вполне возможно, — твердо сказал я. — Джек не любит русских, да и с чего бы ему пылать к нам любовью? Он — чистокровный американец, США — его родина, и он реально переживает за все победы и потери своей страны. Если Даунинг выйдет в президенты, то будет вести разумную, взвешенную политику, без истеричных воплей: «Русские идут!», — вспомнив Путина, я тонко улыбнулся: — Вероятно, это общее свойство людей, пришедших в политику из разведки… Да, Джек — мастер интриг, любит многоходовочки, но он честен, вот что главное. В отличие от основной массы истеблишмента, Даунинг чтит договоренности и держит слово. Не знаю, поможет ли его избранию инфа о мегатеракте,
Я с удовольствием допил душистый морс «Елены Искусницы», смачивая пересохшее горло. Юрий Владимирович многозначительно переглянулся с Борисом Семеновичем, и тот сказал очень проникновенно, с чувством:
— Миша, вы уж простите, но придется вам задержаться до обеда…
Фон Ливен жизнерадостно фыркнула.
— Выложишь всё, что знаешь, что помнишь о мегатеракте в «Гамме», в мельчайших деталях и во всех версиях!
Иванов укоризненно покачал головой, а Ю Вэ рассмеялся, и поманил меня за собой.
— Боря, уведу вашего гостя… — сказал он, извиняясь, и вышел на гулкую веранду. — С возвратом!
За окном в мелкую расстекловку были видны прикрепленные, бдевшие под дымки сигарет, и черный, распластанный «ЗиЛ» — прочие машины кортежа не вписались в тесный зеленый дворик.
Я прикрыл дверь за собой, и Андропов улыбнулся мне — тонко и немного печально.
— Знаешь, Миша, — заговорил он, неожиданно переходя на дружеское «ты», — я всегда во всех наших бедах винил не экономику, а разложение партии. И тут одними чистками не обойтись. Ладно, там, взяточник — сняли, да посадили! А с несменяемостью руководителей как быть? А с самим номенклатурным принципом их назначения? Вот, что надо было «чистить», Миша!
— У вас получилось, Юрий Владимирович, — сказал я вполголоса.
— Не совсем, — хмыкнул президент. — У меня вообще в планах было сделать возраст шестьдесят пять лет предельным для членов Политбюро! Не вышло! — развел он руками. — Романову — семьдесят два уже, Шелепину и Машерову — семьдесят семь, мне и вовсе восемьдесят второй пошел…
— Но это оправданно! — заспорил я.
— Возможно, возможно… — мелко покивал Юрий Владимирович. — А, впрочем, главная моя идея, так сказать, основополагающая, заключалась совсем в ином… Я хотел вырастить новое, «социалистическое дворянство»! Уверен, Миша, страну на первое место в мире выведут не «бойцы идеологического фронта», а «технари-головастики», романтически настроенные, внутренне свободные, а потому фрондерствующие… конечно, без покушения на основы социализма, хе-хе… Что-то типа героев фильма «Девять дней одного года»! А что, думаю? Создам соответствующие элитные вузы, подниму респект отдельных действующих… Логика была в том, чтобы выпускники этих вузов получали престижные рабочие места с относительно высокой зарплатой — и становились кадровым резервом партии. А в итоге эти люди и составят элиту власти, в первую очередь — элиту КПСС! И ты — один из них, Миша. Директор института, доктор наук, лауреат Нобелевской и Ленинской премий… Не пора ли к этим регалиям прибавить должность… ну, для зачина — заместителя секретаря ЦК КПСС? В отделе науки и учебных заведений? М-м? Причем, — заторопился он, — сектор науки будет полностью на тебе!
— Эх, Юрий Владимирович! — вздохнул я с отчетливым укором. — Умеете же вы вербовать… Согласен!
— Вот и хорошо! — довольно заулыбался Андропов. — Вот и славно. Встретимся на Старой площади!
Президент шагнул на крыльцо, а я в другую сторону — пред ясны очи Бориса Семеновича.
— Ладно, гражданин начальник, пишите, — меня так и тянуло ухмыльнуться, — только морсику подлейте. Очень уж он у вас вкусный!
Гордая Елена подала мне полную кружку холодного и пахучего малинового настоя.
Воскресенье, 19 ноября. День
Щелково-40, улица Колмогорова
Всю субботу, на радость лыжникам и лыжницам, валил снег. Падал лохматыми перистыми хлопьями, заглушая звуки, покрывая белым мерзлым пухом и двор, и улицу, и всю Московскую область. Запорошенные сосны и ели вдоль по улице выглядели сказочно, а по дворам висел счастливый детский гомон. Зима! Ура!
Разумеется, Рита с Юлькой тут же засуетились, забегали в поисках лыж и ботинок. Пока мама лила чай в термос, доча трудолюбиво рылась на чердаке, и отыскала-таки лыжные палки, утерянные и оплаканные.
А мой удел — лопату в руки, и греби, папусечка…
Снег с дорожки я перекидал вовремя. Погрузчик «Кировец», свистя и клекоча, расчистил улицу до асфальта, а за ним, весело сигналя, подкатила здоровенная «Нива» со строгим листочком пропуска на ветровом стекле. Риткин «Москвич» на фоне джипа выглядел, как котенок рядом с матерым Кошей.
— Приве-ет! — воскликнула Наташка, выпархивая из-за руля. — И-и-и!
Восторженно пища, она облапила меня, и одарила долгим поцелуем.
— На лыжню, небось? — заворчал я по-стариковски, глядя в любящие глаза, светло-синие, как летнее небо.
— Ага! — радостно засмеялась Ивернева, и закружилась, расставляя руки. — Как тебе мой новый костюмчик?
Эффектный лыжный прикид, белый с серебряной вышивкой, сидел на ней очень обтекаемо.
— Как всегда, очень даже, — вздохнул я. — Но тебе куда лучше совсем без костюмчика…
Довольно хихикая, Ивернева чмокнула меня в уголок губ, и запрыгала, замахала руками:
— Ритка! Юлька! Давайте, скорей!
— Бежим уже! — откликнулся Юлиус, волоча свои и мамины лыжи. — Пока, папусечка!
— Пока, Мишечка! — Рита мимоходом поцеловала меня куда-то в нос, и захихикала: — Да ты не бойся, не соскучишься! Встречай гостью!
Ко мне бежала, расплывшись в счастливой улыбке, маленькая Лея. В пухлом комбинезончике она выглядела неуклюжим медвежонком. Я присел на корточки, и поймал заливисто смеющуюся девочку.
— Привет, Лея!
— Пр-ривет, папа! Я соскучилась уже!
— Я тоже! Будем лепить снежную бабу?
— Будем! Будем!
Отъезжающие, мощно сюсюкая, усиленно махали нам с Леей, но мы не обращали внимания на подлиз. Нам надо было скатать большой снежный шар — капитальное тулово снеговика…
Посигналив напоследок, джип убыл в край белых просторов, где вьются синие лыжные колеи, а простенький, слипшийся бутерброд с сыром, да под горячий чаек, чудится изысканным лакомством.
— Ну, что, моя блондиночка? — я подхватил на руки Лею. — Пошли искать морковку?
— И уголечки, — деловито сказала малышка. — Для глазок!
* * *
Снежная баба вышла на славу — роскошной, как кроманьонская Венера. Мы ей и черны очи вставили, подобрав головешки в камине, и морковный нос воткнули, и ведро нахлобучили… Ну, и похулиганили маленько — прилепили спереди два здоровенных снежных кома, изобразивших пышный бюст.