Кровавое дело
Шрифт:
Начальница позвонила, и почти в ту же минуту явился слуга.
— Попросите классную даму второго класса прислать ко мне сейчас же mademoiselle Эмму-Розу.
— Слушаю, барыня.
Он вышел, и через две минуты вошла дочь madame Анжель.
Эмме-Розе было шестнадцать лет, и, как говорил Леон, она действительно соединяла в себе божественную красоту Рафаэлевой мадонны с грацией истой парижанки.
Она была довольно высокого роста, стройная и тонкая, но без худобы; ее прелестное овальное личико
Маленький хорошенький носик, далеко не классический, красиво очерченный ротик с пунцовыми губками, открывавшими при улыбке крошечные зубки молочной белизны, служили дополнением к ее изящной фигуре. Трогательное и невинное выражение лица делало ее еще обворожительнее.
Переступив порог кабинета, девушка бросилась к madame Фонтана с почти детской живостью и поцеловала ее.
— Вы меня звали? — спросила она тем приятным и звучным голосом, который по справедливости можно бы назвать серебристым.
— Да, душечка, я не захотела ждать окончания урока, чтобы сообщить вам новость, о которой узнала из только что полученного письма.
— Вы получили письмо от мамаши? — вскричала пансионерка.
— Да, дитя мое.
— Здорова ли она?
— Я думаю: она ничего не упоминает о своем здоровье, но извещает, что не может приехать к дню вашего рождения.
Две крупные слезы показались на длинных ресницах Эммы-Розы и покатились по щекам.
— Она не приедет! — прошептала она, вытирая глаза. — Она всегда приезжала! Разве она рассердилась на меня? Недовольна чем-нибудь?
Madame Фонтана обняла ее, притянула к себе и нежно поцеловала.
— Не надо плакать, милочка, ваша мамаша ни в чем вас не упрекает и ни за что не сердится.
— Однако же она не приедет!
— Серьезные причины удерживают ее дома, но вы сами поедете повидаться с нею.
Личико Эммы-Розы мгновенно просияло, и слезы высохли, как по волшебству.
— Я поеду к мамочке? — вскричала она.
— Да.
— И увижусь с нею в Париже?
— Да, дружочек. Вы с нею проведете день вашего рождения, а так как скоро и Новый год, то вы пробудете в Париже около трех недель.
— Три недели в Париже, с мамой! — повторила девушка с невыразимым счастьем. — Ах, какую хорошую новость вы мне сообщили, madame Фонтана!
— Я вполне понимаю и разделяю вашу радость, дитя.
— Когда я отправлюсь?
— Утром двенадцатого числа, с курьерским поездом, проходящим через Ларош.
— Так, значит, через три дня?
— Да, душенька!
Вдруг прелестное личико Эммы-Розы омрачилось.
— Но ведь мама не совсем берет меня из пансиона? — с живостью спросила она. — Ведь я еще вернусь к вам?
— Да, милочка, вернетесь.
— Ну вот и чудесно,
— Значит, вы любите меня немножко, если вам так хочется вернуться?
— И как только вы можете задавать такие вопросы! Да разве вы не были для меня второй матерью? Конечно, я хочу вернуться! Верьте мне, я вовсе не неблагодарная! Тот день, когда я окончу курс и буду вынуждена покинуть вас, будет для меня горестным. После мамы я больше всех на свете люблю вас!
С этими словами девушка бросилась в объятия глубоко растроганной госпожи Фонтана.
— Я тоже очень люблю вас, — проговорила она дрожащим от волнения голосом. — Я люблю вас так, как будто бы вы моя дочь. Мысль о разлуке положительно приводит меня в ужас: я хотела бы оставить вас у себя как можно дольше.
— Да и я желаю этого не меньше вашего.
— Все будет зависеть от вашей матушки. Когда она привезет вас обратно, я поговорю с ней о моих планах относительно вас серьезно. А пока думайте только о том, что вам предстоит радость ехать в Париж.
В этот момент дверь в кабинет madame Фонтана поспешно распахнулась, и в ней показался Леон.
Увидев его так внезапно, Эмма-Роза покраснела.
Молодой человек, напротив, заметно побледнел.
— Monsieur Леон! — проговорила пансионерка, инстинктивно опуская глаза, так как чувствовала, что они сияют против ее воли.
— Я счастлив, что вижу вас, — проговорил Леон нетвердым голосом. — Я уже слышал о вас… все хорошие вещи… мне говорила тетя, которой я уже рассказал о моем знакомстве с вами.
Эмма-Роза в ответ проговорила несколько бессвязных слов, которые, вероятно, должны были выражать ее признательность madame Фонтана.
Последняя не спускала глаз со своей ученицы, и от нее не укрылись ни румянец, покрывший нежное личико, ни волнение и смущение.
Тетка Леона была одарена громадной деликатностью и очень развитым нравственным чутьем.
Она очень любила как племянника, так и Эмму-Розу, но ни за что в мире не согласилась бы покровительствовать их взаимной склонности, пока не убедилась бы, что ни ее брат, ни madame Анжель ничего против этого не имеют.
Смущение девушки было для нее настоящим открытием.
«Она отдала ему свое бедное невинное сердечко, — подумала она. — Эмма любит Леона, может быть, и сама еще не сознавая этого».
Она круто положила конец свиданию, потому что совесть не позволяла ей продолжать его.
— Идите к себе, милочка, — проговорила она, целуя Эмму-Розу. — Я сказала вам все, что мне было нужно.
— Благодарю вас за приятную новость, — ответила Эмма-Роза и обернулась к Леону.
На минуту ее большие глаза остановились на лице молодого человека, потом она низко присела и почти выбежала из кабинета.