Кровавое дело
Шрифт:
Он принялся мять их в руках нервными, порывистыми движениями, изобличавшими его глубокую радость.
— Мое! — в опьянении проговорил он. — Все мое!
Затем медленно и методично стал пересчитывать билеты один за другим.
— Да восемь тысяч двести в бумажнике! — проговорил итальянец. — Итого триста пятьдесят шесть тысяч двести франков! Стоило играть в такую опасную игру ради этого куша! Я могу сказать, что не потерял даром время!
Уложив все обратно, Пароли принялся тщательно осматривать внутренность чемодана.
В
— Это можно сжечь либо выбросить, — пробормотал он, — не следует хранить ничего из вещей этого человека… Я подумаю вечером, а теперь посмотрим, что за бумаги лежат в бумажнике.
И, усевшись за стол, он стал просматривать бумаги, одну за другой. Тут были счета от банкиров и нотариусов, список имен с обозначением адресов и деловые письма. Все это не представляло никакого интереса, и он отложил их в сторонку, чтобы сжечь.
Наконец он развернул лист гербовой бумаги, сложенный вчетверо, и выражение его лица внезапно изменилось. Перед его глазами была расписка Давида Бонтана, марсельского банкира, в получении миллиона двухсот тысяч франков, положенных на хранение в его банке Жаком Бернье, с условием уплаты пяти процентов на сто. В продолжение нескольких минут Анджело не мог оторваться от этой бумаги.
— Миллион двести тысяч франков! — сказал он вдруг. — И такие деньги перейдут во владение банкира, если никто не предъявит квитанции!… Подумать только, что я не могу вытребовать миллион двести тысяч франков: предъявить квитанцию — значит, сказать: «Я убийца Жака Бернье». Итак, я рисковал своей головой, чтобы прибавить целое состояние к богатству миллионера-банкира. Как это ни ужасно, но ничего не поделаешь! Я сожгу квитанцию вместе с другими бумагами. Невозможно ее сохранить — она слишком яркое доказательство моего поступка… Жак Бернье — настоящая скотина! И что бы ему привезти все свои деньги в Париж!
Он уже хотел положить драгоценный документ в пачку бесполезных бумаг, как вдруг остановился.
«К чему торопиться? — подумал он. — Над этим стоит поразмыслить, чтобы потом не каяться в поспешности».
Отложив расписку, Анджело вынул последнюю бумагу, тоже сложенную вчетверо, развернул ее и пробежал глазами.
— Печать конторы дижонского нотариуса, — прошептал он, — что бы это значило? — И стал читать.
— Ясно, как Божий день, — воскликнул Пароли, окончив чтение, — что это черновик завещания. Так кроме законной дочери у этого старикашки была еще дочь незаконная — Мария-Анжель… мать Эммы-Розы, наследницы… кругленького капитала в четыреста сорок тысяч франков!
Итальянец с минуту подумал, затем вторично перечитал черновик.
— Сесиль Бернье получает в наследство восемьдесят тысяч франков, но ей перешел бы весь капитал, если бы дочь Анжель умерла, — бормотал Пароли, — а если бы умерла и Мария-Анжель, которой следует уплачивать ежегодные проценты, то
Пароли встал, прошелся по комнате в лихорадочном волнении, потом вдруг остановился, сжав обеими руками голову, как бы боясь, что она не выдержит наплыва мыслей.
— Мне пришла на ум просто гениальная идея, — прошептал он. — Мне мало трехсот пятидесяти тысяч франков. Я хочу получить все! Да, все! — повторил он, снова принимаясь ходить, как дикий зверь в клетке. — Но возможно ли это? А почему бы нет? Ничего нет невозможного для человека с такой силой воли, как у меня.
Вот клочок бумаги; хорошо я сделал, что не сжег его, — прибавил он, беря в руки квитанцию марсельского банкира. — Надо его сохранить и беречь, как зеницу ока, так же хорошенько припрятать и завещание.
Анджело положил обе бумаги в портфель Жака вместе с банковскими билетами.
— Теперь надо все это сжечь, — продолжал он, показывая пальцем на бумаги, сложенные на углу стола, — туда же я присоединю и письмо, найденное на улице Дам.
Продолжая разговаривать сам с собой, итальянец обшаривал карманы пальто и визитки, но без всякого результата.
— Однако же я положил это письмо сюда, — шептал он, нахмуриваясь, — вот сюда, в левый карман, я хорошо помню… наверное, сюда…
Он осматривал все карманы, ничего не находя, и продолжал:
— Нет! Его нет!… Я его потерял!… Но когда, где? Может быть, в вагоне, в отеле, в Дижоне или в театральном кафе! Как теперь узнаешь!…
Но внезапно складка на лбу разгладилась.
— Да что мне за дело? — сказал он вслух. — Если его найдут, тем лучше! Такая находка поведет полицию по ложному следу, а я — в стороне. Самый хитрый полицейский не догадается, что письмо было потеряно не раз, а два раза… Ну, все к лучшему!
Успокоившись, Анджело бросил ненужные бумаги в камин, как поступил с собственными в день своего отъезда из Парижа, зажег спичку и подложил ее под один листок.
В одну минуту все вспыхнуло. Он отошел от камина только тогда, когда вполне уверился, что все бумаги превратились в пепел.
Тогда он сменил белье, оделся как следует, вычистил свой костюм, открыл кожаный сак, взял оттуда несколько тысячефранковых билетов, положил в бумажник с квитанцией марсельского банкира и завещанием Жака и опустил бумажник в боковой карман пальто.
Заперев сак, Пароли спрятал его в тюфяк на постели, предварительно подпоротый, затем взял шляпу и спустился вниз.
— Приготовьте счет, — сказал он жене консьержа, — я теперь ухожу, но скоро вернусь.
— Все готово, monsieur Пароли, он уже давно у меня в ящике.
— Прибавьте, сколько следует с меня до ближайшего срока, и предупредите хозяина, что я съезжаю.
— Он живет в конце улицы, я сейчас к нему схожу.
— Я же пойду завтракать, а вернувшись, расплачусь.