Кровавые берега
Шрифт:
Хотя поначалу мне очень даже везло. Не считая пережитых побоев, я умудрился неплохо обосноваться в тюрьме за рекордно короткий срок. Не прошло и суток, как я завел себе авторитетных покровителей. Да не из числа «зверья», а лучших из всех, что обитали в Ведре.
Второй раз удача улыбнулась мне спустя несколько часов, когда тюрьма была погружена в сон.
Все началось со внезапного расстройства желудка. Это оно подняло меня с нар и погнало к дырке санузла, что наряду с умывальниками имелись в каждой тюремной камере. Дало о себе знать молоко, которым меня накануне весь день угощали северяне. Обычно я пью его редко, но вчера пришлось много болтать, а лучшего средства для смазки голосовых связок здесь не найти. Расплата за лечение не заставила себя ждать. И вот
Сидя спросонок над вышеупомянутой дыркой, я не забывал о том, что в желудке у меня помимо коварного молока имелось еще кое-что. А именно та самая штуковина, какую я прихватил перед арестом с чердака команданте и, проглотив, пронес в Ведро. Это была маленькая, величиной с раздавленную виноградину, линза, вытащенная мной из разбитой древней видеокамеры. И вот теперь, пробыв сутки внутри меня, безвредное, к счастью, для организма стеклышко готовилось завершить свой путь во внеурочное время и не в самом приятном месте.
Ценой некоторых усилий, описывать которые я не стану, так как это отобьет аппетит у кого угодно, мне удалось не позволить линзе провалиться в канализацию. Промыв как следует трофей под умывальником, я вернулся на нары и озадачился мыслью, что же делать с моей главной на сегодня ценностью. И не просто ценностью, а, не исключено, единственным ключом к моей свободе.
В эпоху Чистого Пламени с помощью такой штуковины можно было разжечь огонь или устроить пожар. В наш век линзы тоже могли послужить и инструментом, и оружием. Сфокусировав ими солнечные лучи, я сумею вызвать черный всполох, который запросто разрушит замок или разогнет прутья решетки. Одна загвоздка: как при этом не пострадать самому? Рассчитать мощность выброса метафламма гипотетическим путем у меня не получится. Я не имею даже приблизительного понятия, какой температуры будет точка и где сойдутся сфокусированные лучи, а от этого зависело практически все… Но сейчас стоило беспокоиться о другом – как мне уберечь линзу от тюремщиков. Они отменно знали свое дело и, обыскивая сидельцев, не брезговали копаться у них даже в тех местах, откуда я только что извлек свое стеклянное сокровище.
Это вновь подтвердилось, когда охрана наведалась ко мне за час до побудки и заставила разжевать и проглотить вязкий шарик. Он был слеплен непонятно из чего, но по вкусу походил на сушеный инжир в смеси с какими-то травами. Об инжире напоминали и меленькие семечки, что хрустели на зубах, пока я работал челюстями под пристальными взорами вертухаев.
Знакомая дрянь. В аптечке на «Гольфстриме» есть похожее лекарство, помогающее перевозчикам справляться с одним из наших профессиональных недугов – запором. Зачем тюремщики накормили меня слабительным, тоже понятно. Сутки – тот срок, когда поступивший в тюрьму арестант станет избавляться от вещей, пронесенных им сюда в собственном желудке. Охрана упрощала себе задачу, стараясь перехватить этот «груз» перед тем, как хозяин извлечет его на свет естественным путем и успеет где-нибудь припрятать.
Мой еще не до конца успокоившийся желудок отреагировал на новое угощение быстро и охотно. Настолько охотно, что даже притупил во мне стеснительность, когда вскоре пришлось справлять большую нужду в присутствии посторонних. Само собой, ничего запрещенного к этому часу у меня в кишечнике не было, и я ничем не порадовал охрану, зазря истратившую полезную таблетку и испачкавшую перчатки, изучая результат своих опытов. Видимо, из-за этого последующий обыск был грубее, чем обычно. Каждое свое распоряжение вертухаи подкрепляли тычком дубинкой. И всякий раз попадали ею в больное место. Что, впрочем, делалось не нарочно, поскольку здоровых мест на мне после вчерашнего избиения было раз-два и обчелся.
В этом и состояло мое второе везение. Не надуйся я вчера молока, не вскочил бы посреди ночи, не побежал бы к санузлу, не извлек бы раньше времени линзу, не спрятал бы ее до прихода охранников и сейчас гарантированно отправился бы в карцер. Ну а то, что я их все-таки обманул, следовало считать моим везением номер три. Вертухаи не одну собаку съели на обысках, но фамильная смекалка Проныр оказалась им не по зубам.
Проглоти я предмет покрупнее, вряд ли мне повезло бы его утаить. Тюремщикам были известны все места в камере, где я мог бы устроить тайник. Один южанин даже просунул руку между прутьями оконной решетки и обшарил внешнюю стену, докуда смог дотянуться – а вдруг я прилепил к ней что-то на хлебную пасту. Специальной щеткой-ершом была прочищена канализационная труба, ощупана каждая заклепка на стенах камеры, процарапаны швы между иностальных плит и истыкан иглами войлок на нарах. Про мою одежду и говорить нечего. Даже жадное «зверье» не теребило ее вчера с таким усердием, пускай вертухаи делали это не в пример аккуратнее и не вырывали шмотье друг у друга из рук.
Я также подвергся тщательному осмотру и не возражал, когда тюремщик, который исполнял заодно обязанности медбрата, наложил мне два шва на рассеченную бровь. Вчера гладиаторы выделили мне из своей аптечки метр бинта, которым я промокал кровь до тех пор, пока она не остановилась. Разойтись края раны сами не могли – эта половина лица у меня так распухла, что на ней не двигался ни один мускул. И швы в принципе не потребовались бы, если б во время обыска вдруг не возобновилось кровотечение.
Впрочем, вертухаи были не виноваты в том, что оно возобновилось. Это ведь я сам разбередил рану, когда засовывал в нее линзу. Дело это было чертовски болезненное, но важное, и я все стерпел. Гладкая, плоская и округлая стекляшка проникла довольно далеко за надбровную кожу и осталась там, будто в кармане. А опухоль не позволяла ни разглядеть, ни нащупать под ней инородный предмет. Уняв кровь до прихода охраны, я выбросил остатки грязного бинта в канализацию. Но стоило лишь тюремщикам поднять меня с нар и приступить к обыску, как едва затянувшееся рассечение вновь стало кровоточить. На что кормивший меня слабительным медбрат не мог глядеть равнодушно и на скорую руку заштопал мне бровь.
Удостоверившись, что я чист, вертухаи огрели меня напоследок для профилактики дубинкой и оставили в покое. На первое время проблема была решена, но долго хранить под кожей кусок стекла нельзя, особенно учитывая, в какой грязи он успел побывать. И я решил сегодня же раскрыть этот секрет своим покровителям. И не только раскрыть, но и передать им линзу на хранение, поскольку их обыскивали не так сурово и унизительно.
Северяне – народ чрезвычайно гордый. Но в неволе это чувство притупляется у них до разумных пределов и уже не вызывает у меня раздражения. На свободе за просьбу подержать у себя побывавший в чьей-то заднице предмет тот же Убби вмиг прибил бы такого наглеца. В тюрьме Тунгахоп со товарищи не только на меня за это не обиделись, но еще и похвалили за находчивость и предусмотрительность.
Конечно, я не стал рисковать и сначала с оглядкой, полунамеками признался в том, что за штуковину держу у себя про запас. Гладиаторы не планировали побег, но они, как многоопытные воины, готовились ко всему. И пожелали, чтобы линза хранилась под рукой не только у меня, но и у них. И лишь когда домар задал вопрос, каким образом мне повезло обмануть охрану, я, потупив очи, раскрыл покровителям всю неприглядную правду. После чего, к своему облегчению, выяснил, что поступил совершенно правильно. Пленному северянину, так же, как пленному кабальеро, не возбранялось пользоваться любым оружием, в том числе и оскверненным.
Я попросил у гладиаторов еще немного бинта и, делая вид, что утираю кровь, протолкал линзу под кожей к ране. Чтобы извлечь секрет, один из швов пришлось разорвать, но я был почти уверен, что медбрат-вертухай не придет проверять мое самочувствие. Испив молока, я передал вместе с миской Улуфу уже дважды добытую мной из собственного тела стекляшку. Именно Улуф вызвался позаботиться о ней, а каким образом, меня уже не касалось. Но я смел надеяться, что, в случае чего, линзу возвратят мне по первому требованию. Краснокожие парни умели держать слово, хотя в отношении чужаков, вроде меня, это северное правило было не особо строгим…