Кровавые девы
Шрифт:
– Ножи, ножницы, зонтики… наточим, починим, в порядок приведем… Ножи, ножницы, зонтики, – ломким, дрожащим голосом тянул невдалеке какой-то старик.
Как сообщил ему Исидро, вампиры, вопреки заверениям Брэма Стокера и большинства прочих писателей, эксплуатирующих данную тему, кормились главным образом бедняками: за неимущего, если его исчезновение вообще хоть кто-то заметит, никому не придет в голову мстить. Следуя через площадь, Эшер вглядывался в темноту (тот самый уличный фонарь действительно оказался разбит) и отрешенно гадал, кто из всех этих шлюх, или детишек, или выпивох, насквозь пропитанных джином, не вернется нынче
Впрочем, заметить Гриппена во время охоты нисколько не легче, чем разглядеть оспу, или холеру, или близящуюся голодную смерть, прежде чем одна из этих напастей не нанесет удар.
Кроме того, Эшеру – и далеко не впервые – пришла в голову еще одна мысль: а вдруг все эти сновидения навеяны никаким не Исидро, а тем же Гриппеном или одним из его присных, решившим, что даже один смертный, знающий, как отыскивать вампирские логова, и, мало этого, действительно верящий в существование подобных созданий, это уже непозволительно много?
Но тут совсем рядом раздался мягкий, негромкий голос:
– Джеймс… Какая радость, что вы изволили принять мое приглашение.
Почувствовав, как волосы на затылке поднимаются дыбом, Эшер оглянулся на голос:
– Разве у меня был выбор?
– Джеймс, дорогой вы мой…
Взглянув на Эшера, вампир нисколько не изменился в лице, однако на трупное окоченение его неподвижность не походила ничуть. Постигшая его многие годы тому назад смерть была для него состоянием столь же естественным, как и жизнь.
– Выбор, мой дорогой, есть в любом случае.
Стоило им миновать полосу неяркого света, падавшего наружу из закопченного окна, узкое лицо Исидро снова вуалью укрыла тьма. Рука, сомкнувшаяся на локте Эшера, казалась легкой, будто девичья, однако эти тонкие пальцы могли легко раскрошить кость.
– Эй, красавцы, а вам сразу вдвоем кончать доводилось когда-нибудь? – проворковал женский голос из пасти темного переулка, откуда жутко несло нечистотами и тухлой рыбой.
– Нам с другом, сударыня, довелось испытать все возможное, – учтиво ответил Исидро, и оба, не сбавляя шага, двинулись дальше, во тьму.
Носок ботинка слегка обдало ледяной водой. Под ногами, пружиня, прогнулись доски импровизированного мостика. Внизу, в темноте, блеснула подернутая рябью лужа. Дважды они повернули направо, затем свернули налево. Считая шаги, Эшер чувствовал, как Исидро мысленно давит на его разум, исподволь навевает этакую сонную, благодушную беззаботность, и сопротивлялся ей что было сил.
«Три, четыре, пять, шесть…»
Еще поворот направо, скрип петель – и навстречу, в лицо, дохнуло холодом, мышиным пометом и плесенью.
Лестница привела их вниз, в старую полуподвальную кухню. Тусклый огонек лампы на дощатом столе едва позволял разглядеть груды пыльного хлама, лопнувших мешков и расползшихся корзин, кучей сваленных в угол. Из-за двери в фасадной стене явственно пахло речной водой.
– Не прежняя моя резиденция… – Придвинув к Эшеру кресло с дощатой спинкой, Исидро уселся на край стола рядом с лампой – прямой, словно туго затянут в придворный дублет. – Госпожа Лидия слишком уж хорошо разбирается в актах о передаче имущества. Полагаю, она в добром здравии?
– Да, с ней все в порядке.
Молчание Исидро длилось несколько дольше, чем следовало; более на его знакомство (не говоря уж о совместных вояжах, любовных узах либо намеренном обмане) с молодой женой Эшера не указывало ничто. Только сосредоточившись (да и то потому, что вампиры слишком уж полагались на кое-какие изъяны в человеческом восприятии), Эшер смог разглядеть жуткие шрамы на лице и горле Исидро – память о том, как вампиру пришлось защищать Лидию и защищаться самому. Раны Неупокоенных затягивались крайне медленно и совершенно иначе, чем у живых. Даже сейчас, спустя полтора года, отметины выделялись на бледной коже Исидро словно бугры засохшей замазки.
Лидия на месте Эшера спросила бы напрямик: «Много ли времени требуется вампиру для заживления ран?»
Но тут Эшеру вспомнились и ее молчаливость, и слова, порой выкрикиваемые ею во сне.
«А может, и не спросила бы».
– А сами вы?
– Я тоже вполне здоров и благополучен, – ответил Эшер. – А вы?
Исидро слегка склонил голову на сторону:
– Это простая учтивость или вам действительно интересно?
– Не знаю, – поразмыслив, признался Эшер, однако, еще ненадолго задумавшись, добавил: – Действительно интересно, дон Симон.
– Тогда об этом – как-нибудь в другой раз.
Вынув из кармана безупречно чистого, с иголочки новенького серого пальто (воистину, разгуливать в таком наряде по Ист-Энду [10] , оставаясь никем не замеченным, под силу только вампиру) сложенный лист бумаги, Исидро протянул его Эшеру.
Письмо оказалось написанным по-английски:
«Санкт-Петербург,
3 февраля 1911 г.
Дражайший мой Симон!
Простите мне затянувшееся молчание. В это время года постоянно разъезжаешь по заграницам, а обстоятельная, подробнейшая эпистола о балете и опере, о скандалах светских и политических, мало-помалу движущаяся к завершению, ждет своего часа вон там, в углу секретера… а здесь речь пойдет о материях, не терпящих промедления.
Лет этак несколько тому назад вы писали мне об одном ученом по фамилии Б—, во имя короля и родины стремившегося разузнать то, что совершенно его не касалось, и…»
10
Ист-Энд – восточная часть Лондона, с давних пор пользующаяся репутацией бедного рабочего района.
Сощурившись, Эшер взглянул в невозмутимое лицо вампира:
– Уж не имеет ли она в виду Хориса Блейдона?
Так звали ученого, четыре года назад пытавшегося выделить из крови вампира сыворотку, позволяющую наделить необычайными силами Неупокоенных человека живого; создать гибрид, способный действовать при свете солнца не хуже, чем в темноте, а серебра касаться с той же непринужденностью, что и стали. Сотворить человека, наделенного всеми способностями вампира, но при этом лишенного его недостатков. Человека, который применит эти способности в назревающем (о чем было известно каждому) противоборстве с Германией и ее союзниками. Бессмертного, готового самоотверженно биться за короля и родину – подобно Эшеру, не задумываясь, кто пострадает в результате.