Кровавый апельсин (сборник)
Шрифт:
Фургон был в гараже, а ключ — на "Лисице". Мне сроду ее не догнать.
— Одолжи мне свою машину, — попросил я Клодию.
— Еще чего! — ответила она.
Ключ был у нее в руке. Она спрятала руку за спину. Мы стояли и в бешенстве смотрели друг на друга.
— Ну пожалуйста! — просил я.
— Сломай мне руку, — оскалила она зубы. Я чувствовал жар ее дыхания на своем лице. — Возьми пример со своей подружки.
Вздохи ветра в болотных травах заглушил удаляющийся рокот мотора "кавалье".
Клодия улыбнулась — вернее, злобно скривила губы.
— Ты, кажется, остался с носом, — сказала она. — Посмотрите на нашего Билли, он совсем один. — Покачивая бедрами, она прошествовала к своей "альфе".
Я отвернулся от этой мерзавки и поплелся к "Лисице".
Черепки разбитой
Ковыряясь на палубе с совком и щеткой, я ощущал острое чувство утраты. Не из-за Клодии или "Молодежной компании", даже не из-за "Лисицы". Перед глазами у меня стояла улыбка, озарявшая лицо Нади.
Я дважды подмел пол, чтобы не осталось осколков: на море ведь все время ходишь босиком по кораблю. Кровь стучала в висках. Наконец я улегся плашмя и начал нашаривать перечницу под плитой.
Ящик для щеток под плитой — один из многочисленных несусветных прибамбасов на "Лисице". Это щель чуть шире щели почтового ящика и примерно втрое длиннее. Я выудил все щетки и принес фонарик со штурманского стола. Его луч осветил внутренность ящика. Никакой коробочки там не было.
Я в последний раз прошелся лучом по ящику. В угол закатился маленький цилиндрик. Я выцарапал его пальцами. Это был футляр для фотопленки, весь в белом порошке. В муке. Внезапно во рту у меня пересохло. Я прислонился спиной к плите и принялся разглядывать футляр — в надежде, что он расскажет мне свою историю.
На "Лисице" ни перец, ни что-либо иное из специй не хранилось в футлярах из-под пленки. Джордж Крукас, который делал в Камбодже фотографии к моим репортажам, много чего таскал в старых футлярах из-под пленки. Я не фотограф, и футлярам у меня делать нечего. Но именно футляр выпал из ящика, когда Клодия вытряхнула его содержимое.
За последние часы я несколько раз перебрал ящик. Там не было футляра из-под пленки.
Если только он не был в банке с мукой. А если он был в банке с мукой, значит, кто-то его туда спрятал.
Я вспомнил постукивания и побрякивания Пинсли, который обыскивал яхту. Я перехватил его в камбузе. Он не добрался до банки с мукой.
Коробочка, сказала Мэри. Меньше сигаретной пачки.
Примерно с футляр от пленки?
Леннарт Ребейн дал ее Мэри на хранение. Мэри дала ее Дину. Ребейн погиб. Дин явился на "Лисицу", попав в историю со службой безопасности. Он обещал остаться, потом успешно удрал. Футляр он оставил. Вскоре после этого "кто-то" разнес в щепки его берлогу в поисках чего-то. Потом этот кто-то убил Мэри. И пытался убить меня.
Служба безопасности.
Надя Вуорайнен подобрала меня на набережной в Пауни. Она привезла меня домой. Она пролезла в мою жизнь. Я вспомнил белое пятно у нее на жакете. Очевидно, она нашла футляр раньше меня и теперь смылась с тем, что в нем лежало. Я не хотел думать, что меня предали. И тем не менее именно это я и думал.
Я перекатывал в пальцах футляр. Серая пластмасса с легким запахом химикалий. Дин и ему подобные хранят в таких футлярчиках наркотики. Но в этом были не наркотики. Он пах пленкой. Внезапно я почувствовал острую потребность поговорить с Дином, пока он еще жив.
И пока я еще жив.
Глава 9
Мой "Нортон" прибыл из Медуэя на грузовике. Возни с ним предстояло не меньше, чем на месяц, так что я поехал к Отто в фургоне. Приятно было оказаться в движении, на открытой дороге. Тому, кто в Пауни швырнул меня в ил, очевидно, было наплевать, убил он меня или нет. Но глупо думать, что он не попытается еще раз.
В четыре часа дня слева от меня появились черные утесы Кейдер-Идрис, на которых висели обрывки облаков. В половине пятого я завернул под изогнутый указатель, золотящийся на фоне зелени леса: "Школа лидеров". Дорога была не столь изысканна, как знак: судя по ее отшлифованным водой камням, зимой она служила еще и речкой. Она, извиваясь, карабкалась между хмурыми соснами, а заканчивалась плоской поляной, усыпанной гравием, с трех сторон которой стояли здания, а посредине — маленькая серая ферма с длинным дощатым крылом казенного вида. Небо было цвета цемента. По двору бегали трусцой несколько мужчин в серых спортивных костюмах. Все толстые, запаренные, такие же мрачные, как небо. За ними следом трусил Отто Кэмпбелл, одетый в синюю шерстяную фуфайку с холщовыми нашлепками на плечах и локтях, защитные брюки и альпинистские ботинки.
Вид у него был обычный — будто он сплетен из сухожилий, как хлыст.
— В душевую, — приказал он мужчинам. — Увидимся в маленькой гостиной через десять минут.
Они поплелись к двери в крыле.
— Первый день, — сказал он. — Кросс три мили. Ничего, молодцы.
Сам он даже не запыхался.
— Кто такие? — спросил я.
— Коммерческий директор и районные управляющие "Глоуб индастриал", — ответил он. — Пойдем выпьем чаю.
Он жил в сером каменном здании фермы. Внутренние перегородки первого этажа были снесены. Там стоял длинный стол со стульями, как в трапезной, дровяная печь и в самом конце — пара кухонных агрегатов. Много лет назад, когда Отто был военным, а я журналистом, выуживающим из него информацию, он говорил мне, что самым счастливым временем его жизни были три месяца, которые он прожил на Юконе в шалаше из соснового лапника. В древней Спарте он бы чувствовал себя как дома. В то же время его совершенно не волновало, что он фактически лишен уединения. Ему не приходило в голову, что обитание в одном доме с пятком бизнесменов, постоянно переругивающихся от усталости и напряжения, может показаться кому-то неприятным. У печки сидели здоровенный темноволосый мужчина и круглолицая широкоплечая девица, оба в джинсах, куртках и тяжелых ботинках. Это были инструкторы. Единственным личным владением Отто была крохотная спальня, она же кабинет, на втором этаже. Спальня выходила окнами на Кейдер-Идрис, а уюта в ней было не больше, чем в барсучьей норе.
Мы пошли к нему наверх. Там стоял маленький, аккуратный письменный стол, железная койка, два кресла и дровяная печь. На стенах были развешаны черно-белые групповые фотографии: Отто в своем полку, Отто на борту "Вильмы" с кучкой матросов-стажеров, Отто в школе, с мячом для игры в регби, на лице легкая самоуверенная улыбка. Была там и фотография женщины: скромное, типично британское лицо с длинным носом, светлые волосы подвязаны черной бархатной лентой. Мелисса. Любой, кроме Отто, сразу видел, что скромность ее чисто показная. Два года назад она истратила его деньги и сбежала в Вентворт с управляющим бензоколонок Дубаи. Если бы не фотография Мелиссы, все говорило бы, что это комната либо школьника, либо школьного учителя. Там, снаружи, кто-то поджигает корабли и тыкает людей мордой в ил. Здесь, у Отто, спокойно и безопасно. С Отто всегда чувствуешь себя безопасно. Поэтому все, чем он занимался, получалось у него так хорошо. Он заварил темный, крепкий чай. До семи часов виски здесь не полагалось. "Это лучше", — сказал он. Он качнул свой жесткий стул назад и закрыл глаза. Лицо у него было худое, ястребиное, изрезанное глубокими морщинами. За те десять лет, что я его знал, он почта не изменился. Он был младшим сыном эйрширского фермера, и в роду у него были сплошь эйрширские фермеры. В отличие от большинства фермеров, он сразу заговорил о деле:
— Что тебя грызет?
— "Молодежная компания" разорвала со мной контракт.
— О-о! — Он ощупал пальцами свой подбородок. — Это плохо?
— Ни ребятишек. Ни денег. Ни яхты.
— Гнусно, — сказал он.
— Ты хотел что-то мне сообщить, — напомнил я.
Отто — не просто отставной вояка со всеми фокусами крутых парней. Он служил у султана Омана, а также охранял шкуры других, менее заметных шишек: политиков, дельцов, торговцев. Он провел немало времени в разных темных местечках, где боевые ребята делают грязную работу для демократически избранных правительств. Когда я познакомился с ним, он как раз заправлял одним делом, благодаря которому "Молодежная компания" заполучила из гваделупской гавани "Вильму" — так французский генерал поблагодарил за оказанные услуги.