Кровавый остров
Шрифт:
– Он уехал без меня? – прошептал я.
– Не волнуйся, дорогой Уилл. Он вернется за тобой. Ты – все, что у него есть.
– Тогда почему он меня бросил? Теперь у него вообще никого нет.
– О нет; неужели ты думаешь, будто мейстер Абрам допустил бы такое? Nein! [36] С ним поехал Томас.
Я онемел. Томас Аркрайт! Это было уж слишком. Я вспомнил слова доктора в кэбе накануне ночью: «Действительно выдающийся молодой человек, Уилл Генри. Однажды он станет достойным пополнением в наших рядах». Однажды… и этот день, судя по всему, настал – за мой счет! Меня вышвырнули – и за что? Что я такого сделал?
36
Нет (нем.)
Фон
– Мне жаль, Уилл, – пробормотал он. – Ему следовало бы с тобой хотя бы попрощаться.
«Не твое дело обо мне беспокоиться».
– Он попрощался, – сказал я. – Но я его не услышал.
И после этого – мое изгнание.
– Вот это будет твоя комната, и, как видишь, здесь очень удобная кровать, намного больше, полагаю, чем та, к которой ты привык. А вот, погляди, чудесное кресло, чтобы сидеть у камина, очень уютное, и лампа, чтобы читать, и сундук для твоего платья. Посмотри-ка еще сюда, Уилл. Вон Пятая авеню, эдакая давка и сутолока, и вечно там что-то происходит да что-то делают. Вот, ты только погляди на этого господина на велосипеде! Сейчас в грузовик врежется! А впрочем, ты, должно быть, голоден. Что будешь? Ну-ка, давай-ка положим твой портплед на кровать. Хочешь посидеть на кровати? Тут и матрац пуховый, и подушка; очень мягко! Так ты голоден, ja? У меня отличный повар, француз – ни слова не понимает ни по-английски, ни по-немецки, – но уж в еде понимает так понимает!
– Я не голоден.
– А должен быть голоден. Отчего бы тебе не положить портплед? Я прикажу принести тебе еды. Можешь есть здесь, у камина. Думаю, попозже покажу тебе библиотеку.
– Не хочу ничего читать.
– Ты прав. Слишком хорошая погода, чтобы сидеть взаперти. Может, попозже в парк, ja? Или мы могли бы…
– Зачем доктор взял с собой Аркрайта?
– Зачем? Ну, по очевидным причинам. Аркрайт молод, очень силен и весьма неглуп, – он сменил тему. – Но хватит, тебе нужно поесть. Тебя как голодом морили, Уилл.
– Я не голоден, – повторил я. – Я не хочу ни есть, ни читать, ни идти в парк, ни что бы то ни было еще. Почему вы позволили ему уехать без меня?
– Никто не «позволяет» ничего Пеллинору Уортропу, Уилл. Это твой наставник «позволяет» другим – или нет.
– Вы могли бы не пустить с ним мистера Аркрайта.
– Но я хотел, чтобы он поехал. Я не мог отпустить Пеллинора одного.
Хуже этого он сказать ничего не мог – и знал это.
– Я сейчас уйду, – кротко произнес он, – но ожидаю к обеду увидеть тебя внизу. Велю Франсуа приготовить тебе что-нибудь особенное, tr`es magnifique [37] !
37
Зд.: Вкуснятину! (фр.)
Фон Хельрунг вышел из комнаты. Я уронил портплед на пол, лег на кровать лицом вниз и изо всех сил пожелал умереть.
Однако вскоре мой шок сменился стыдом («Аркрайт молод, очень силен и весьма неглуп»), стыд – непониманием («Не недооценивайте его, фон Хельрунг. Один Уильям Джеймс Генри, как по мне, стоит дюжины Пьеров Леброков»), а непонимание переплавилось в добела раскаленный уголь ненависти. Уползти крадучись, без единого слова объяснения, даже без прощания – и неважно, доброго или наоборот! Храбрейший человек из всех, что я когда-либо знал, – трус! Да как он смел, после всего, что мы перенесли вместе, а я не раз спасал ему жизнь? «Ты – все, ради чего я остаюсь человеком». О да, воистину так, доктор Уортроп, пока только вы не найдете, ради кого оставаться человеком вместо меня! Это оглушило меня; это потрясло меня до глубины души. Не имело никакого значения, что он обещал за мной вернуться. Он бросил меня; вот что имело значение.
Слишком много времени успело пройти. Я пробыл с ним слишком долго. Он приковал меня к себе на два года – пылинку, попавшую в поле гравитации Юпитера. Я не знал даже, как выглядит мир, если смотреть на него не глазами Уортропа. Теперь Уортропа со мной не было, и я ослеп.
– Посмотрим, как мистеру Аркрайту это понравится, – сказал я себе с горьким удовлетворением. – «Пошевеливайтесь, мистер Аркрайт! Пошевеливайтесь!» Посмотрим, как ему понравится, чтобы его высмеивали и бранили и издевались над ним и приказывали ему то да се, как кули [38] . Кушайте досыта, мистер Аркрайт, да смотрите не подавитесь!
38
Презрительное название китайских иммигрантов в Америке того времени.
Я отказывался есть и не мог спать. Все попытки фон Хельрунга лаской выманить меня из комнаты провалились. Я сидел в кресле у камина и дулся, как Ахилл [39] в шатре, а война жизни продолжала бушевать без меня. Вечером третьего дня фон Хельрунг прошаркал в комнату с подносом, на котором красовались кружка горячего шоколада, булочки и шахматная доска.
– Славно поиграем в шахматы, ja? Только не говори, что Пеллинор тебя не научил. Я его лучше знаю.
Он и правда меня научил. Игра в шахматы была одним из любимых развлечений монстролога. И, как многие достигшие совершенства в этой игре, он, казалось, никогда не уставал унижать противника – сиречь меня – до последнего. В первый год нашего совместного обитания он не один час потратил впустую, пытаясь обучить меня тонкостям стратегии, атаки, контратаки и защиты. Я никогда у него не выигрывал, ни разу. Уортроп мог бы проявить великодушие и проиграть одну или две партии, чтобы укрепить во мне уверенность в собственных силах, однако доктор никогда не интересовался укреплением во мне чего бы то ни было, кроме желудка. К тому же возможность разбить одиннадцатилетнего мальчика в шесть ходов – в игре, в которую он играл дольше, чем мальчик вообще жил на свете – поднимала Уортропу дух, как хорошее вино за ужином.
39
Древнегреческий герой, персонаж «Илиады». Уилл Генри намекает на отказ Ахилла участвовать в битвах с троянцами из-за ссоры с Агамемноном. В итоге троянцы едва не выиграли войну.
– Мне что-то не хочется.
Фон Хельрунг расставлял фигуры. Набор был выточен из нефрита, фигуры – вырезаны в форме драконов. Драконьи король и ферзь носили на головах короны, слоны-драконы сжимали в когтях пастушьи посохи.
– О, нет-нет-нет. Мы сыграем. Я поучу тебя так, как учил Пеллинора. И даже лучше, так что, когда он вернется, ты сможешь его победить, – он счастливо напевал что-то себе под нос.
Я швырнул доску в стену. Фон Хельрунг тихонько вскрикнул и чуть не зарыдал, поднимая с пола драконьего короля, лишившегося короны; она отломилась, когда фигурка ударилась об пол.
– Доктор фон Хельрунг… Простите…
– Нет-нет, – сказал он, – ничего страшного. Всего-то подарок от моей милой жены, пусть земля ей будет пухом, – он шмыгнул носом. Не зная, как его утешить, убитый своим ребячеством, я неловко положил руку ему на плечо.
– Я тоже волнуюсь, Уилл, – признался он. – Его ждут темные дни, полные опасностей. Помни об этом, когда жалость к себе грозит захлестнуть тебя с головой и потопить.
– Я знаю, – ответил я. – Вот почему я должен был быть с ним. Я нужен ему не затем, чтобы стряпать или убирать, или читать под диктовку, или смотреть за лошадью, или еще что-нибудь такое. Это может любой, доктор фон Хельрунг. Я нужен для темных мест.
Утром седьмого дня из Лондона пришла телеграмма:
«ПРИБЫЛ В ПОРЯДКЕ ТЧК НАПИШУ ТЧК ПКУ ТЧК»
– Четыре слова? – простонал фон Хельрунг. – И это все?
– Телеграмма из-за границы стоит по доллару за слово, – объяснил я ему, – а доктор очень скуп.
Фон Хельрунг, который и близко не был ни так богат, ни так прижимист, как мой наставник, ответил так:
«СООБЩИТЕ НЕМЕДЛЯ ЛЮБЫХ НАХОДКАХ ТЧК
ВСТРЕТИЛИСЬ ЛИ ВЫ УОКЕРОМ ВПРС
БЕСПОКОЙСТВОМ ЖДЕМ ВАШЕГО ОТВЕТА ТЧК»