Кровавый остров
Шрифт:
Уортроп поблагодарил его, поднялся и сделал мне знак идти, но тут Рембо встал и спросил:
– Куда это вы пошли?
– К месье Бардею, – озадаченно ответил доктор.
– Но сейчас даже пол-одиннадцатого нет. Его еще не будет. Присаживайтесь. Вы не допили свой чай.
– Но ведь адрес – в Кратере, так? Пока я туда доберусь…
– Что ж, хорошо, но не ждите, что вернетесь скоро, – он поглядел на меня. – И не стоит вам брать с собой мальчика.
Уортроп напрягся и затем солгал – возможно, непреднамеренно, но все равно солгал.
– Я всегда беру с собой мальчика.
– Это скверная часть города. В Кратере есть люди, которые убьют его за одни только красивые ботинки – или вот за эту премилую курточку, очень модную, но для Адена не слишком удобную. Вам следует оставить его со мной.
– С вами? – доктор это обдумывал; я был шокирован.
– Я хочу пойти с вами, сэр, – сказал я.
– Я бы не советовал, – предостерег Рембо. – Но какая мне разница? Делай, что хочешь.
– Доктор Уортроп… – начал я. И слабо закончил: – Пожалуйста, сэр.
– Рембо прав. Тебе лучше остаться здесь, – решил доктор. Он притянул меня к себе и прошептал: – Все будет хорошо, Уилл Генри. Я вернусь задолго до заката, а тебе будет безопаснее здесь, в отеле. Я понятия не имею, что найду в городе, и мы все еще не знаем, что случилось с Рюриком и Плешецем.
– Мне все равно. Я поклялся, что никогда больше вас не брошу, доктор Уортроп.
– Ну, ты и не бросаешь. Это я тебя бросаю. И месье Рембо был очень любезен, предложив присмотреть за тобой, – он приподнял указательным пальцем мой подбородок и пристально поглядел мне в глаза. – Ты пришел за мной в Англии, Уилл Генри. Даю слово, что приду за тобой.
И с этими словами он ушел.
Часть тридцать первая
«Тебя бросили?»
Рембо заказал себе еще абсент, я себе – еще имбирный эль. Мы пили и потели. В воздухе не было ни ветерка, жара стояла ужасная. Пароходы швартовались к набережной и уходили в открытое море. Бубны рабочих нестройно и слабо звенели в мерцающем воздухе. Подошел мальчик и спросил, не желаем ли мы чего-нибудь на ланч. Рембо заказал миску салтаха и еще абсент. Я сказал, что не голоден. Мальчик ушел.
– Тебе надо есть, – констатировал Рембо, заговорив впервые с тех пор, как попрощался с доктором. – В этом климате не есть почти так же скверно, как не пить. Тебе нравится Аден?
Я ответил, что видел пока недостаточно, чтобы составить мнение – будь то положительное или отрицательное.
– Я его ненавижу, – сказал он. – Презираю и всегда презирал. Аден – просто-напросто кошмарная скала, на которой нет ни травинки, ни капли хорошей воды. Половина хранилищ в Кратере стоят пустые. Ты видел хранилища?
– Хранилища?
– Да, Тавильские водохранилища над Кратером, огромные цистерны для сбора воды – в высшей степени древние, глубокие и впечатляющие. Их построили еще при царе Соломоне, чтобы защищать город от затопления – во всяком случае, так считается. Британцы раскопали их, отчистили, очень британский поступок, но они все еще не защищают город от наводнений. Туземные дети летом ходят туда плавать и возвращаются с холерой. Они прохлаждаются, а потом умирают.
Он поглядел в сторону. Море было голубее его глаз. Глаза Лили были ближе к цвету моря, но у нее они казались красивее. Я удивился, с чего бы это Лили вдруг пришла мне на ум.
– Что там, на Сокотре? – спросил он.
Я почти проболтался: «Typhoeus magnificum», – и отпил теплого имбирного эля, чтобы потянуть время, отчаянно – насколько это было возможно на ужасающей жаре – пытаясь придумать ответ. Наконец я сказал единственное, что припомнил из лекции доктора в кэбе:
– Драконья кровь.
– «Драконья кровь»? Ты имеешь в виду дерево?
Я кивнул. Имбирный эль выдохся, но он оставался влагой, а во рту у меня пересохло.
– Доктор Уортроп – ботаник.
– Вот как?
– Именно так, – я постарался придать голосу твердость.
– А если он ботаник, ты тогда кто?
– Я его… Я младший ботаник.
– Вот как?
– Именно так.
– Хм-м. А я – поэт.
Мальчик вернулся с двумя мисками дымящегося рагу и тарелкой лепешек, именовавшихся «хамира», чтобы мы пользовались ими как своего рода съедобной ложкой, объяснил Рембо. Я поглядел на коричневую, маслянистую поверхность салтаха и извинился: у меня не было аппетита.
– Не извиняйся передо мной, – сказал Рембо, пожав плечами. Он принялся за рагу с мрачно стиснутыми зубами. Возможно, салтах он ненавидел так же, как ненавидел Аден.
– Если вы все здесь презираете, почему не уедете? – спросил я его.
– А куда мне податься?
– Не знаю. Куда-нибудь еще.
– Легко сказать. И какая в этом ирония. Такой образ мыслей меня сюда и завел!
Он оторвал кусок хамиры и взгрызся в него, чавкая с открытым ртом, словно желая причинить как можно больше страданий ничего не подозревающему плоду презираемой им земли.
– Младший ботаник, – сказал он. – Так вот что случилось с твоей рукой? Ты держался за ветку, а у него дрогнул топор?
Я отвел глаза: его взгляд действовал мне на нервы.
– Что-то в этом роде.
– «Что-то в этом роде». Это мне нравится! Думаю, позаимствую на тот случай, когда меня снова спросят, что у меня с запястьем. «Что-то в этом роде», – он с надеждой улыбнулся, ожидая, что я спрошу. Я не спросил, и он продолжил: – Случается. C’est la vie [125] . Ну как, хочешь на них посмотреть?
– На что посмотреть?
– На хранилища! Я тебя туда отведу.
– Доктор ждет, что я буду тут.
125
Такова жизнь (фр.)