Кровавый приговор
Шрифт:
Жду, когда они придут меня забрать».
Ричарди вернулся на прежнее место и смотрел в окно. Энрика уже вымела все крошки до последней. Теперь кухня была такой же, как раньше, как будто никто там не ел.
Он смотрел на Энрику, пока она поворачивала голову, склоняла ее набок и вытирала ладони о свой фартук.
Вот оно: Энрика одобрительно кивает, вздыхает и берет пяльцы. Зажигает лампу рядом с креслом; от нее до окна всего один шаг. Начинает вышивать.
Ричарди задерживает дыхание. Медленно закрывает и снова открывает глаза. Его руки сложены,
«Никто в мире не будет любить тебя так, как люблю я. Я, который не говорит с тобой. Ты меня не видишь, но я охраняю тебя. Так делает мужчина, который любит молча, как я».
На лестнице управления призрак убитого полицейского зовет жену и говорит «как больно». В темной квартире на третьем этаже, в квартале Санита, фигура убитой старухи повторяет свою поговорку.
Ричарди смотрит на Энрику, которая вышивает.
Мертвые кажутся живыми, а живые мертвыми.
20
Лючия Майоне любила спать с открытыми ставнями и задернутыми занавесками. Это была одна из тех привычек, которые она мысленно называла «появившимися после»: Лючия хотела каждую секунду видеть небо.
«После» пропали ее улыбка, желание смеяться и любовь к морю. Она делила свою жизнь на «до» и «после» смерти сына.
Она и теперь слышала голос Луки, звучавший на лестнице, когда он поднимался домой, и видела Луку в лицах других детей. Умерший сын молча входил в ее мысли, начинал смеяться и переставал, лишь когда она больше не могла этого вынести. Она дала свет ему, а он погасил ее свет.
Анджело Гарцо, заместитель начальника управления, уже снял пальто с вешалки, когда в двери появился курьер Понте. Увидев, что начальник торопится уйти, курьер тут же нерешительно остановился на пороге: возвращаться обратно было поздно, но Понте знал, как легко может разгневаться заместитель, если кто-то задерживает его служебными вопросами, когда он собирается уходить.
Так они стояли и смотрели друг на друга — Гарцо с перекинутым через руку пальто и Понте, застывший в полупоклоне. Первым очнулся от оцепенения заместитель.
— Говори, черт тебя возьми! Чего ты хочешь? Не видишь, что я ухожу?
Понте покраснел, закончил поклон и ответил:
— Нет, доктор. Извините меня, но убита женщина в квартале Санита. Вот отчет об этом деле; мне его оставил комиссар Ричарди, который начал расследование. Вы, разумеется, можете посмотреть его завтра, доктор.
Гарцо сердито фыркнул и вырвал из рук курьера папку, которую тот принес.
— Представь себе: опять Ричарди! Если происходит какая-то пакость, в этом обязательно замешан Ричарди. Ладно, посмотрим: может быть, к убийству имеет отношение какая-то важная особа; тогда вечером в театре я буду выглядеть полным идиотом, если ничего не буду знать.
Он быстро пробежал взглядом по строкам и с явным облегчением пожал плечами.
— Ничего серьезного. Какую-то нищенку забили насмерть ногами. Ты прав, Понте: ничего такого, что не могло бы подождать до завтра. Если что-нибудь произойдет, я в театре. Спокойной ночи.
В партере было не так
— Сколько же раз ты еще будешь смотреть этот спектакль? Мы уже могли бы заменить суфлера: обе знаем наизусть все реплики. О нас уже все говорят. Вчера в «Гамбринусе» Алессандра ди Бартоло сказала мне: «Ты интересуешься театром, можешь посоветовать мне что-нибудь интересное? Мне сказали, что ты и Эмма ничего не упускаете». Подумай: ничего не упускаете! Что она имела в виду?
Женщина, к которой она обращалась, была молода и изящна. Черные волосы, коротко остриженные по последней моде, белоснежная кожа и чуть выступающий подбородок — признак решительности и сильной воли.
Она повернулась к Маризе и несколько мгновений смотрела на нее, но при этом продолжала следить за происходившим на сцене.
— Послушай меня. Если ты больше не хочешь ходить со мной, скажи об этом открыто. Я найду кого-нибудь другого. Знаешь, не все рады видеть тебя в свете вместе со мной. И скажи кое-что этой скучной дуре Алессандре и женщинам, которые собираются у нее якобы играть в канасту, [4] а на самом деле — поливать людей грязью. Скажи им: если хотят что-то узнать обо мне, пусть скажут прямо в лицо.
4
Канаста — карточная игра.
Эта яростная атака заставила Маризу отступить.
— Эмма, мы подруги и всегда были подругами. До нас подругами были наши бедные матери, а если бы у нас были дети, они бы тоже дружили. Но именно потому я должна тебе сказать: ты становишься смешной. Пойми, я не говорю тебе «не развлекайся»: хороша бы я была — ты ведь знаешь, на что способна я сама. Но тебе было бы полезно вести себя немного сдержанней.
— Сдержанней? Извини, а почему? Что плохого я делаю? Смотрю комедию, которую уже видела, — ну и что? Где тут причина, чтобы эти гадюки оплевали меня своим ядом?
— Во-первых, ты смотришь эту комедию два или три вечера каждую неделю с тех пор, как она идет на сцене, и по меньшей мере один из трех раз — вместе с подписчицей, которая становится еще глупей, чем есть, оттого, что прикрывает тебя. Во-вторых, ты больше ночей проводишь вне дома, чем дома. Не отрицай этого: муж Луизы Кассини два раза встречал тебя в Санта-Лючии в восемь часов утра. Он шел на работу, а ты возвращалась домой. — Она протянула руку и сжала в ладони руку подруги. — Я не шучу, Эмма, я действительно беспокоюсь за тебя. Ты всегда была сильной женщиной, примером для подражания. У тебя влиятельный муж, и он в тебя влюблен. Он выше тебя, согласна, ну и что с того? Разве ты этого не знала, когда шла за него? Никто не запрещает тебе… развлекаться. Но делай это не так открыто! И возвращайся домой. Не разрушай положение, из-за которого тебе завидует множество людей.