Кровавый приговор
Шрифт:
— А следы на ранах? Вмятины от колец, необычные царапины или что-то подобное — иногда такое бывает.
— Нет, ничего такого. Но нет сомнения, что на убийце были ботинки. Раны — следы трения кожи обуви и подошв о кожу тела. Если память мне не изменяет, были еще и четкие следы на ковре? Вот именно! — Он показал рукой на мир за стеклянной стеной. — Вы должны искать человека в грязных ботинках.
Друзья снова посмотрели на улицу. Сейчас, непонятно почему, свирепые лица за окном словно стали ярче и были заметней тех, которые улыбались. Как будто мир снаружи был полон исходящих ненавистью убийц в обуви с окровавленными подошвами.
— Дорогой Ричарди, дорогой бригадир Майоне! Кто-то был порядочно разгневан и выместил свой гнев на той бедной старушке, которая сейчас гостит у меня. Он не чувствовал жалости и даже на мгновение не мог допустить, что она выживет. Несомненно, бедняжка не поняла, что умирает. Должно быть, она и не страдала: один миг — и конец. Она не успела ни крикнуть, ни вздохнуть. Должно быть, у того, кто ее ударил, в душе царил ад. Он хотел освободиться и так вбил себе в голову это желание, что потерял способность думать.
— Нет, Бруно. Он не потерял способность думать. Он должен будет еще много раз подумать о том, что сделал. И он проклянет тот момент, когда дал волю своему желанию, поверь мне.
Ричарди произнес это тихим свистящим шепотом. Комиссар смотрел на нетронутый черный кофе в своей чашке. Прядь волос упала ему на лоб, руки прятались в карманах расстегнутого пальто. Зеленые глаза были прозрачными. Казалось, они видели то, чего не видел никто другой. И они действительно это видели.
Этот шепот заставил вздрогнуть обоих друзей Ричарди.
23
Аттилио Ромор появился на сцене в середине первого акта. Он изображал красивого мужчину с неглубоким умом, который был о себе очень высокого мнения и считал себя самым лучшим, что есть на свете. По части мнения о себе Аттилио и сам был похож на своего персонажа, но ум его не был поверхностным.
Он не вышел, а выскочил на сцену посередине забавного разговора между главным героем и героиней, которую играла прима. Ему надо было сказать: «А вот и я! Здравствуйте все!» — а затем, с сияющей улыбкой, широким жестом снять шляпу. Исполнитель главной роли, который был также автором и режиссером этой комедии, делал вид, что испугался, и отпрыгивал вперед, перевернув при этом стул.
Все должны были смеяться над неуклюжестью героя и действительно смеялись. Но иногда женская часть публики — а женщины составляли в ней большинство — замирала от восхищения перед красотой Аттилио. И тогда стул падал в странной тишине. Автор не хотел, чтобы кто-то крал у него первое место в этой сцене. О боже, как он мстил за это! Аттилио каждую минуту чувствовал, что его преследуют. На репетициях автор заставлял его десятки раз повторять одну и ту же нелепую сцену, а во время долгих еженедельных собраний приказывал ему для тренировки читать женские роли. «Чтобы он научился полутонам» — так автор говорил своим хорошо поставленным голосом, унижая Аттилио перед всей труппой.
Аттилио знал, что играет лучше автора, и подозревал, что тот тоже знает это и наказывает его за превосходство. А он — лучше как актер и несравненно красивей.
Волосы у него длинные и черные, как шкура пантеры. Глаза такие же черные, подбородок волевой. Он рослый и плечи широкие, но при этом худощавый. У него красивый густой голос. Он читал желание в глазах смотревших на него женщин и чувствовал страсть, которая билась у них в груди. Страсть заставляла их рот раскрываться, словно цветы, а губы увлажняться крупными, как жемчужины, каплями пота.
Так было всегда: мужчины ему враги, а женщины лежат у его ног. В школе учителя и коварные одноклассники его преследовали, учительницы же обожали, одноклассницы в него влюблялись. Когда он был на сцене, женщины следили за ним сияющими глазами, а во взглядах мужчин он видел только вражду.
С самого детства мать предостерегала его. «Знай и помни о своей красоте, — говорила она, утешая его после злых обид, нанесенных другими. — Это из-за твоей красоты. Из-за нее они теряют голову и бесятся от злобы. Защищайся, думай только о себе. Делай то, что хорошо для тебя, а если от этого станет плохо этим злодеям, тем лучше».
Ревность и зависть следовали за ним повсюду. Ревность многочисленных любовниц, ни одна из которых не могла назвать себя его хозяйкой. Зависть собратьев по искусству и мужей, у которых он легко отнимал внимание зрителей и уводил жен.
А поскольку в театральном мире решения принимали мужчины, Аттилио доставались только смешные крошечные роли. Его не увольняли. Даже наоборот, на него был спрос. Аттилио был удобен для любого импресарио: можно было рассчитывать, что на каждый спектакль придут пятьдесят или шестьдесят его восторженных поклонниц. Но главы трупп, если могли унизить его, делали это с удовольствием.
Однако нынешний начальник был хуже всех остальных. Этот начинающий драматург хотел уподобиться самым знаменитым писателям. Три года назад его первая комедия принесла ему большой успех, который он сумел укрепить за следующие два сезона. Он умел соединять комизм с трагизмом, чем заслужил любовь публики и нелюбовь критиков, а то и другое — признаки несомненного величия. В труппе служили также его брат и сестра. Аттилио считал, что как актеры они оба лучше брата-драматурга, и подозревал, что не одинок в своем мнении. Но нельзя было отрицать, что их проклятый заносчивый брат — сильная и обаятельная личность и может писать для театра пьесы, которые имеют успех. Несмотря на его знаменитое коварство по отношению к актерам, служба в его труппе была верным пропуском к славе.
Вначале Аттилио приняли хорошо. Драматург, который любил, чтобы его называли «маэстро», хотя был очень молод, держался в его присутствии с подчеркнутым безразличием. Импресарио объяснил, что для маэстро вести себя так означает выражать величайшее уважение и почет. Сестра маэстро, уродливая, но игравшая прекрасно, улыбалась Аттилио жадной улыбкой даже в присутствии мужа. Их младший брат часто добродушно подшучивал над Аттилио.
Потом произошло то, что можно было предвидеть. У Аттилио случился короткий, но бурный роман с одной из актрис труппы. Она была бездарна, но очень красива. Каким же он был дураком! Как он не понял, почему она, бездарная, оказалась в труппе, где даже суфлером был старый актер с хорошим сценическим прошлым? Что она здесь делала? На этот вопрос мог быть лишь один ответ: маэстро в нее влюблен и потерял голову от любви.