Кровавый пуф. Книга 1. Панургово стадо
Шрифт:
— Ну, что ж! Мне, стало быть, остается только поблагодарить вас за участие к моим пользам.
— О, я в этом и не сомневаюсь! Но это вы успеете сделать и потом, впоследствии! — говорил Свитка, притворяясь, будто не понял настоящего смысла фразы Хвалынцева. — Ведь не может же быть, чтобы человек в вашем положении добровольно пожелал сидеть, Бог знает сколько времени, в Петропавловских казематах.
— Как знать!.. — пожал плечами студент. — Вы сегодня же видели противное, и если бы не вы, да не те господа офицеры, то и сидел бы! — Ведь отвели же целых триста человек.
— Э, господин Хвалынцев. — перебил
— Да; но как бы то ни было, а только вы далеко не услугу оказали мне, помешав моему аресту, — сдержанно заметил Хвалынцев.
Свитка, облокотясь на стол над своим стаканом и подперев кулаками обе щеки, пристальным взглядом уставился на студента.
— И вы серьезно хотели быть арестованным? — спросил он.
— А положим, что и так; положим, что хотел совершенно серьезно.
Свитка тихо засмеялся, и смех его вполне выражал мысль, которая могла бы быть совершенно ясно формулирована словами: "нет, милый, ты меня не проведешь!"
— Ну, положим! — согласился он. — Но, извините за бесцеремонный вопрос: для чего же вы это хотели?
— Да хоть для того, чтобы быть вместе с моими товарищами, чтобы делить их участь.
— И для этого вы даже пожертвовали бы без всякого сожаления Малою Морскою улицей? — Простите новую нескромность.
— Ну-ну, это другой вопрос! — возразил студент. — Без сожаления… не скажу.
— А, вот видите ли!.. Нет, господин Хвалынцев! — со вздохом поднялся он с места, однако же не спуская с собеседника пристального взгляда. — Не потому только, чтобы быть с товарищами, желали вы ареста!
— Так почему ж, по-вашему? — нахмурясь спросил студент.
— По-моему?.. Я предполагаю, что уж если было такое желание, то была и другая причина и… быть может, я догадываюсь, какая! выслушайте меня!
И подсев рядом к нему на диван, Свитка дружелюбно, как бы располагая в пользу интимной откровенности, дотронулся ладонью до его колена.
— Может быть, я и ошибаюсь, — начал он, — а может быть и нет. Не хотели ли вы доказать вашим арестом, что вы… что вы не шпион, как распустили об вас тут некоторые близорукие болваны.
Хвалынцев мгновенно вспыхнул при этом слове, которое уязвило его подобно капле растопленного свинца, упавшей на тело. Свитка, как нельзя вернее, попал в настоящую суть дела.
— Что вы не шпион, то в этом безусловно убежден каждый честный и порядочный человек, кто хоть сколько-нибудь знает вас, — с полным спокойствием и весьма веско продолжал он; — что на каждого честного человека это слово, это нарекание производит такое же действие, как и на вас сию минуту — это вполне естественно, иначе и быть не может; но что ваш арест вместе с товарищами ровно ни в чем не разубедил бы близоруких болванов, то это также не подлежит ни малейшему сомнению. "Помилуйте, скажет любой из них, да его нарочно посадили, чтобы, во-первых, глаза нам отвести, а во-вторых, чтоб и здесь удобнее наблюдать за нами, а потом донести полиции!" Вот что наверное скажет каждый осел! И, стало быть, арест ваш был бы совершенно напрасен.
— Да… пожалуй, что и так… пожалуй, что вы и правы, — медленно и глухо проговорил наконец Хвалынцев, после некоторого раздумья над его словами.
— Да уж поверьте на честь, что так! — утвердил Свитка. — И притом же аресты огулом хороши только для хора, повторяю вам, а для солистов они совсем не годятся-с.
— Может быть, — согласился студент, — но кто же вам сказал, что я-то солист?
— Э, батюшка! виден сокол по полету, говорится пословица. И потому-то надо поберечь вас, а чтобы поберечь, надо было арестовать.
Хвалынцев очень внимательно поглядел на Свитку. По его словам и, главное, по тону никак нельзя было сказать утвердительно, говорится ли это серьезно, или так только, одной шутки ради.
— И вы меня арестовали? — улыбаясь, спросил он.
— И я вас арестовал! — поклонился Свитка. — Арестовал пока у себя, а к вечеру как уже сказано, переправлю в более надежное место. Надо убрать вас подальше от Цепного моста.
— Да вы это серьезно, или в шутку? — приподнявшись с дивана, озабоченно спросил студент.
— Что за шутки, помилуй Бог!
— Но…
— Опять "но"?
— Да непременно! Я хочу спросить вас, на чем вы все это основываете?
— На том, что знаю, что вас хотят арестовать и, может быть, не далее, как нынешнею ночью.
Эти слова были произнесены с самою точною и неколебимою уверенностью, как действительный факт, как истина, самая непреложная.
— Но за что же, наконец? — пожал плечами Хвалынцев.
— За то, что 25-го числа вы предложили шествие в Колокольную улицу, в известном порядке, по известной программе. Достаточно с вас этого?
— Но отчего ж меня не арестовали прежде, в ту же ночь?
— Оттого, что из следственного дознания об этом узнали они только вчера утром в девять часов. Теперь понимаете?
— Это-то понять не трудно; но не понимаю одного: откуда вы-то все это знаете и притом с такою точностью? — возразил озадаченный Хвалынцев.
— Хм… Вы, кажись, начинаете несколько сомневаться в моей личности? — добродушно и в то же время лукаво улыбнулся Свитка. — Не сомневайтесь! Я — ваш добрый гений.
— Этого для меня мало. Я хочу знать, — заметил студент.
— Отчего же, когда-нибудь, может, и узнаете, — отвечал Свитка, в том же полушутливом и полусерьезном тоне. — Вы видите, что нам кое-что известно, и не только насчет вашего ареста, но и насчет Малой Морской.
— Вопрос не в том! — перебил Хвалынцев, — а в том, откуда, почему и как известно.
— Известно ровно настолько и так, как оно есть в действительности, — самым положительным образом заверил Свитка, — а почему известно, это, вот видите ли, я вам объясню насколько возможно. Кроме правительственной полиции, есть еще другая, которая, быть может, следит, в свою очередь, и за правительственною. Это, так сказать, полиция вне полиции. Ведь согласитесь, если на вас нападают, если против вас изыскивают разные тайные пути, которые должны вредить вам, то с вашей стороны будет очень естественно подумать о самозащите, о том, чтобы, по мере возможности, парализовать эти вредные происки и замыслы. Ну, вот вам, отсюда и вытекает полиция вне полиции или, вернее сказать, контрполиция.