Кровавый узел
Шрифт:
– Как… по ошибке?
– Засадили тебя начальники, не разобравшись, кто на самом деле пером [42] побаловался. Не захотели разбираться! Им главное, чтобы лагерные нары не пустовали, а то некому будет социализм достраивать. Вот и крутанули тебя на полную катушку с прицепом.
– Но кто?..
– А вот это уже другой базар [43] … – Козырь на мгновение прикрыл глаза, как бы собираясь с мыслями, затем продолжил: – Мне нужна твоя помощь, Седой. Я тебе, запомни, только тебе верю. Остальные – шпана, шестерки [44] .
[42] Перо (жарг.) – нож.
[43] Базар (жарг.) – разговор.
[44] Шестерка (жарг.) – подхалим.
– Согласен! – Костя не раздумывал ни секунды. Темная, бурлящая ярость скользкой гадиной вползла в душу, затуманила сознание. Ему показалось, что в этот миг с чудовищным грохотом лопнули в голове стальные канаты, которые до сих пор удерживали невидимую заслонку. И в образовавшееся отверстие хлынула всепоглощающая ненависть…
– От тебя требуется совсем немного – нужно переправить на свободу одному человеку записку. Очень важную записку! Если она попадет в руки ментов, я за твою жизнь, Седой, и ломаного гроша не дам. Учти это.
– Я ничего не боюсь, – презрительно покривился Костя, спокойно выдержав тяжелый взгляд Козыря.
– Да-да, знаю… – растянул тот свои жесткие губы в улыбке. – Это хорошо. Я тебе верю. Деньгами тебя обеспечат в достаточном количестве. "Крыша" будет надежная. А там увидим… И еще – мое имя на воле забудь. О том, что ты меня знаешь, что ты мой доверенный, будет известно только тому человеку, который получит записку. И только в крайнем случае, когда попадешь в совершенно безвыходное положение, можешь открыться. Не всем! Кому – скажу…
– Понял. Но это будет не скоро…
– Вышел твой срок, Седой! Амба! Завтра получишь сидор [45] – и на все четыре стороны. Амнистия. Так-то…
– 3-завтра? – от неожиданности заикаясь, переспросил Костя. – К-как?..
Он почувствовал, как по телу прокатилась горячая волна, выметая, смывая дурные, безрадостные мысли. Вот оно! Наконец-то! Свобода! Свобода… Свобода?..
– Кого нужно? – раздался за дверью хриплый бас.
– Открывай, узнаешь, – со зла пнул дверь Костя.
[45] Сидор (жарг.) – мешок с вещами.
– Э-э, не шустри! Чичас…
Вот уже четвертые сутки он шлялся по этой Богом забытой окраине, выписывая круги возле длинного кирпичного барака, переоборудованного после войны из зернохранилища в некое подобие коммуналки. Здесь жил тот человек, адрес которого дал ему Козырь. Но хозяин квартиры номер восемь словно в воду канул. Расспрашивать соседей Костя не стал – ни к чему привлекать лишний раз внимание к этой квартире. Здесь он следовал наставлениям Козыря.
Ночевал Костя в городском парке на скамейке, забившись в самую глушь, туда боялись заходить не только праздношатающиеся, но и милиция, особенно когда время переваливало за полночь. Весна пришла солнечная, ранняя, за день земля хорошо прогревалась, а ночевать в таких походных условиях Косте было не в диковинку. На квартиру Каурова и на
Дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура, при виде которой Костя невольно отшатнулся. Широкое, тумбообразное тело покоилось на массивных ногах-столбах, которые были обуты в стоптанные домашние шлепанцы, каждый величиной с небольшой тазик для стирки белья. Руки с пудовыми кулачищами сложены на волосатой, в татуировках, груди, которая выглядывала через вырез давно не стиранной голубой майки. Во рту человека-тумбы торчала потухшая папироса.
– Говори, – процедил он сквозь зубы, неторопливо оглядев Костю с ног до головы.
– Тебе привет от Козыря… – тихо сказал Костя.
Человек-тумба с неожиданным для его сложения проворством схватил Костю за рукав, втащил в квартиру и захлопнул дверь.
– Наконец-то, – выплюнув папиросу, он растянул свои толстые лягушачьи губы в широкой улыбке. – Проходи, корешок. Как тебя кличут?
– Костя… – ответил юноша и тут же, спохватившись, добавил: – Седой…
– Лексей, – сгреб Костину пятерню своей лапищей хозяин квартиры. – Кликуха Чемодан. Располагайся. Сейчас сообразим чего-нибудь ради знакомства… Гы-гы. Как там Козырь?
– В норме. Вот записку передал…
Пока Чемодан, беззвучно шевеля губами, читал послание Козыря, Костя разделся до пояса и, шумно отфыркиваясь, с наслаждением подставил голову под кран с ледяной водой…
– Ты шамай, шамай… – подвигал к Косте тарелки с едой Чемодан. – Вот башли, на первый случай тебе хватит, – положил он на стол несколько пачек в банковской упаковке.
– Зачем?
– Не сумлевайся, – по-своему истолковал Костин вопрос Чемодан. – Все в ажуре. Башли общаковые, не блины [46] . Не в долг – подарок Козыря, его наказ. Понадобятся еще – получишь без отказу, сколько нужно. А на хазу я тебя сегодня определю…
[46] Блины (жарг.) – деньги фальшивые.
Громкий пьяный хохот, звон стаканов и посуды, треньканье плохо настроенной гитары и матерные песни – все это, вместе взятое, доводило Костю до бешенства. Дом, где квартировал Костя, больше походил на полуразваленный коровник. Он был длинный, скособоченный, приземистый и обгаженный со всех сторон рванью всех воровских "мастей", которая гужевалась здесь с вечера до утра и которой лень было додыбать до нужного места – деревянная будка сортира находилась шагах в двадцати от дома, возле помойки.
Хазу держала пышная смазливая бабенка лет тридцати пяти по кличке "Люська-Конфета". Она была приветлива, проворна и весьма слаба на передок. Своим гостям она никогда не отказывала в женской ласке, и Костя, который ютился в крохотной комнатухе с одним подслеповатым окном, только морщился от ее кошачьего визга за стенкой, когда Люська в очередной раз испытывала на прочность вместе с каким-нибудь хмырем свою старую скрипучую кровать. Пыталась она подбить клинья и к Косте, но он молча вытолкал ее за дверь. Добродушная Люська не обиделась на Костю, но отомстила чисто по-женски; когда они оставались одни, Конфета шныряла по комнате или в прозрачной комбинашке, под которой ничего не было, или в длинном халате, который всегда был распахнут. Костя только зубами скрипел и старался не выходить из своей кельи, напоминающей тюремную камеру, а от того постылой вдвойне.