Кровник - Джихад по-русски
Шрифт:
Мужлан слез, рывком посадил Сергея, прислонив его спиной к стенке, и сунул в руки переговорное устройство. Сам сел напротив, довольно жмурясь, возбужденно раздувая ноздри и поигрывая ножом.
— Будешь себя прилично вести, я дам ему команду больше не трогать тебя, — пообещал обладатель цивилизованного голоса. — А сейчас соберись — я тебя соединяю с мамой.
— Кто это? Сережка, это ты? — спустя минуту раздался в переговорном устройстве напряженно вибрирующий от тревожного ожидания голос матери. Родной голос из другого мира, невесть как пробившийся в этот тесный склеп, пропитанный похотливым присутствием сидящего напротив звероподобного
— Мама… Мамочка, я тебя очень прошу, пожалуйста, делай все, как они говорят! — Сергею стоило огромных усилий, чтобы не разрыдаться. — Это… Это такие люди — они все могут… Я тебя очень прошу, мамочка…
— Хватит, поговорили, — прервал общение цивилизованный голос. Переговорное устройство щелкнуло и перестало функционировать, безжалостно оборвав тонкую неведомую нить между беспечным прошлым, защищенным положением в обществе, охранной техникой и крепкими плечами секьюрити, и беспросветным настоящим, исполненным ожидания самых невероятных гнусностей…
Вызволение из душного отсека облегчения не принесло. Выдолбленная в скальной породе землянка значительно уступала по комфортабельности оборудованному в фуре рабохранилищу. Там было тепло, сухо, имелся матрац и туалет. Био, правда, но тем не менее. Да, разумеется, там присутствовал здоровенный минус, сводящий на нет все удобства: этакий волосатый, вонючий, весом в полтора центнера минус — тот самый мужлан сумасшедший, у которого переход из нормального положение в состояние берсеркской ярости занимал едва ли две секунды. Но после сеанса связи этого минуса попросили из кабины не беспокоить. И не беспокоил — только смотрел ласково да урчал плотоядно…
А здесь была нора. Чуточку благоустроенная чьими-то не шибко умелыми руками. Дубовая дверь под углом в 45 градусов, с решетчатым оконцем посреди, узкий наклонный ход, каменные ступеньки, поддон из досок на осклизлом каменном полу, в углу — куча смердящих мертвечиной тряпок и по центру, в качестве единственного предмета интерьера, — ржавое помойное ведро.
— Это зиндан, — пояснил охранник, водворявший Сергея в узилище. — Это параща. Срат туда хадыт. Нищщ-тяк сидет — тут заибис. Балшой зиндан сабсэм плох, тут харашо…
Действительно, одиночный зиндан, куда поместили Сергея, предназначался для содержания особо важных пленных и по тутошним категориям наверняка тянул минимум на три звезды.
Дверь. Она частично защищала от непогоды и создавала относительный комфорт закрытого помещения. Можно было подняться по ступенькам, припасть к оконцу и любоваться панорамой плывущей в дымке облаков равнины — дверь выходила на север.
Поддон и тряпки. Прелесть! Можно было устроить великолепное ложе из тряпок на деревянном поддоне и тряпками же укрыться.
Остальные зинданы представляли собой обычные ямы с узкой горловиной и расширяющимися книзу стенами — этакая каменная бутыль с отвесными стенами, забранная сверху сваренной из арматуры решеткой, в которой имелся люк, запертый на замок. Люди так и сидят в ямах, тесно прижавшись друг к другу и кутаясь в своих тряпках: никаких поддонов, досок и тому подобных радостей жизни. Рядом — лестница деревянная и круглая, деревянная же крышка. Когда нужно достать кого-то, страж опускает в яму лестницу — до дна три метра, не меньше. Крышка нужна на случай сильных холодов и обильных осадков. Смилостивится страж, перед тем как самому убраться в удобное укрытие, положит на решетку крышку. Вольноотпущенный раб, дед Семен —
35
Жестяной кувшин для подмывания — с длинным носом и крышкой. У всех правоверных нохчей такой стоит в летнем сортире. (Примеч. авт.)
Впрочем, все эти «удобства» Сергей оценил несколько позже — в день прибытия еуу было не до анализа обстановки. Те, кто его привел, потратили что-то около часа на трапезу — шашлык ели, судя по запаху, выгнали всех обитателей на улицу и устроили представление, которое мы с вами уже имели сомнительное удовольствие лицезреть.
Когда солдату отрезали голову, Сергей впервые в жизни упал в обморок. Он вообще считал себя очень крепким и в глубине души был благодарен мужланистому Papa, наделившему его богатырской статью.
А тут — не выдержал. В глазах вдруг потемнело, откуда-то из недр желудка накатила вязкослюнная дурнота, горизонт поплыл вбок и плавно ухнул в кромешную тьму.
После этого кошмарного дня юный пленник прочно впал в ступор и практически перестал реагировать на внешние раздражители. Недвижно сидел на поддоне, зарывшись в ворох смердящих влажных тряпок, тупо смотрел в одну точку и ни о чем не думал. Когда кишечник и мочевой пузырь напоминали о себе, вставал, оправлялся в ведро и вновь усаживался обратно. Ощущение времени пропало совсем: мерк ли свет, занималась ли заря — ничего не волновало ступорозного узника. К холоду и вечной сырости он быстро привык и перестал обращать на них внимание — все равно подыхать, какая разница… Дед Семен вытаскивал «парашу», приносил хлеб с водой и уговаривал поесть. Сергей как будто ничего не слышал. Тогда к нему спускался очередной охранник и легонько пинал по ногам: жри, тварь, тебе умирать нельзя!
Так продолжалось до того момента, когда из лагеря убыл подстреленный гостем Руслана солдат. Какой бес тогда толкнул Сергея нашептать воющему от боли раненому парню номер телефона матери, он так и не понял, но нашептал. И впервые за все время сидения почувствовал голод, заставивший сожрать заплесневелые корки, забившиеся в пазы поддона.
В ту ночь мальчишка заснул с какой-то робкой надеждой: теперь все вскорости разрешится. Если солдат благополучно доберется до нормальных людей, сумеет звякнуть его матери, тогда наверняка все образуется…
Следующий день подарил Сергею новый кошмар. Вечерний гость взял солдата не просто так, а за «бартер» — подарил Руслану молодую русскую пленницу. Сначала ее вопли раздавались из «командирского» домика, в котором проживал Руслан с младшим братом Мамадом. Натешившись, «большие» отдали женщину бойцам.
Утром Сергей слышал какие-то неплановые крики, затем, спустя некоторое время, мог наблюдать через свое оконце в двери, как дед Семен, украшенный свежим фингалом в пол-лица, тащит истерзанное тело несчастной пленницы к пропасти. Старика избили за то, что он, неверно истолковав распоряжение, пытался похоронить замученную неподалеку от лагеря.