Кровное дело шевалье
Шрифт:
— Я погиб! — прошептал Гиталан.
Почти лишившись чувств, он едва не свалился с табурета, но Пардальян заботливо поддерживал его.
— Будьте же мужественны! — вполголоса сказал шевалье и сжал руку коменданта.
— Меня ничто не спасет… — простонал несчастный Гиталан.
— Неправда! У вас есть шанс! И нечего падать в обморок, словно нервная девица. Наоборот, вам понадобятся все ваши силы…
— Негодяй! Погубив меня, ты еще надо мной и издеваешься! Конечно, купил себе свободу ценой доноса…
— Сударь! — прервал
— Вы… меня спасти? Нет! Все пропало! — запричитал комендант. — Я в отчаянии: вот-вот король узнает ужасную правду… сюда придут… меня схватят…
— А почему, собственно, вы решили, что король вот-вот узнает правду?
— Но как же… письмо!
— Его величество получит это послание только вечером. Мой друг должен доставить пакет в Лувр в восемь часов вечера, понятно вам? У нас еще целый день в запасе.
— Бежать? Но куда?.. Меня же из-под земли достанут…
— Не надо бежать! Сделайте так, чтобы письмо не попало к королю.
— Как?
— Лишь один человек может перехватить пакет по дороге — я! Выпустите меня отсюда; через час я буду у моего приятеля, заберу письмо и сожгу его.
Гиталан поднял на Пардальяна глаза, в которых явно читалось недоверие.
— А кто мне поручится, что вы так и сделаете? — пробормотал комендант.
— Господин Гиталан! — искренне возмутился шевалье. — Посмотрите на меня. Головой клянусь, если я окажусь на свободе, письмо до короля не дойдет. Разрази меня гром, если я лгу!.. А теперь слушайте: это ваш последний шанс. Больше я вас уговаривать не буду. Ведь я спасаю короля, а король, конечно, не станет держать меня в тюрьме. Чем я рискую? Ну, посижу тут два-три лишних дня… А вот вы… Если передо мной не распахнутся сегодня ворота Бастилии, вы погибли… Все! Я кончил, сударь!
И шевалье гордо удалился в противоположный угол камеры.
Гиталан так и остался сидеть на табурете, не в силах встать, не в силах заговорить. Шевалье нанес ему сокрушительный удар: Гиталан уже видел себя болтающимся на виселице на Монфоконе. Какая страшная смерть ждала бедного коменданта!
Перед его мысленным взором замелькали удивительно яркие сцены пыток, которые он столько раз видел в Бастилии. Он вспомнил несчастных заключенных, распятых на жутком столе палача; вспомнил, как плоть страдальцев терзали раскаленными щипцами, как по одному вырывали ногти на руках; вспомнил, как узникам через воронку заливали в глотку воду и дробили ступни в испанском сапоге. А еще комендант припомнил, как публично казнили отцеубийц: их привязывали к четырем коням, которые мощным рывком раздирали тело преступника на части. А толпа наслаждалась кровавым зрелищем, горели свечи, священники бормотали молитву за молитвой…
Все эти картины пронеслись в разгоряченном мозгу Гиталана.
Комендант затрясся от ужаса. Надо сказать, что он был одинаково равнодушен и к Гизу, которого собирался возвести на трон, и к Карлу IX, которого намеревался свергнуть с престола. Лишь гордыня, а не преданность идее, толкнула его на участие в заговоре. Как же проклинал он свое неуемное честолюбие!
Он бы отдал все на свете, чтобы стать простым тюремщиком, вроде тех своих подчиненных, которых он изводил придирками, или даже превратиться в скромного, незаметного узника в Бастилии…
Он посмотрел остекленевшими глазами на Пардальяна и убедился, что тот спокоен и равнодушен, как человек, чьей жизни ничто не угрожает.
Тут Гиталан вспомнил о страже, которую отправил в коридор; охранники могли что-нибудь заподозрить: уж очень долго беседовал комендант с заключенным.
Однако Гиталан все еще не мог ни на что решиться. Его воля была парализована. Ему чудилось, что он так и умрет, сидя в камере на табурете. Вдруг из коридора донесся какой-то звон.
«Все… За мной пришли!» — пронеслось в голове у коменданта.
Волосы у него встали дыбом, глаза вылезли из орбит, рот страшно перекосился. Но в коридоре опять воцарилась полная тишина.
Никто и не собирался арестовывать Гиталана — просто один из тюремщиков выронил связку ключей, и они зазвенели, упав на каменные плиты.
Пардальян старательно изображал полнейшее равнодушие ко всему вокруг, а сам краем глаза следил за выражением лица коменданта. Шевалье с тревогой ждал, к чему же приведет разыгранный им спектакль.
Молодой человек опасался, что слишком запугал Гиталана. Тот замер на табурете словно сомнамбула.
«Если он потеряет остатки воли, я пропал! — мрачно размышлял шевалье. — Должен же комендант принять наконец какое-то решение… А вдруг он отправится сейчас к себе и будет в бездействии ждать развития событий? Ну, подрожит день, два, неделю, а потом успокоится, убедится, что я солгал, или подумает, что пес потерял записку. Вот тогда-то он и выместит на мне всю свою злобу: засунет меня в какое-нибудь подземелье, откуда никто еще не вышел живым…»
Когда в коридоре раздался звон ключей, Пардальян тоже вздрогнул. Он уже хотел броситься на коменданта, но тут Гиталан поднялся с табурета и приблизился к узнику.
— Поклянитесь, поклянитесь, — забормотал несчастный тюремщик, — на святом Евангелии, на кресте… Дайте слово, что вовремя перехватите письмо.
— Клянусь всем, чем хотите, — ответил шевалье, — но хочу напомнить вам: время идет, ваши солдаты уже начали беспокоиться…
— Вы правы, — согласился Гиталан, стирая холодный пот со лба.
— Так что будем делать?
Коменданта все еще терзали сомнения. Пардальян кипел от негодования, но старался выглядеть совершенно спокойным.