Кровное родство. Книга первая

Конран Ширли

Элинор, находясь на людях, не пролила ни единой слезинки. Глядя перед собой невидящим взором, она молчала и разжала губы лишь для того, чтобы попросить всех оставить ее в покое. Шушу знала причину подобного состояния: на фронте ей не раз доводилось видеть только что доставленных с поля боя раненых, которые от полученного шока не чувствовали боли, даже если рана была смертельной. Провожая до Двери молодого местного врача, навещавшего Элинор, она сказала ему об этом, и он подтвердил ее диагноз.

– Это часто случается с вдовами, – сказал он. – Они в полном смысле слова

ничего не чувствуют – до тех пор, пока не осознают до конца, что супруга нет в живых. А это может произойти спустя долгое время.

– Ну, оно и к лучшему, – пробормотала себе под нос Шушу. Врач не стал уточнять, к чему относилось это замечание.

– Вполне возможно, что миссис О'Дэйр будет себя вести совсем не тан, как обычно, будет выглядеть даже не совсем нормальной или потерянной, или словно бы бояться собственных чувств. Если в последнее время они с мужем ссорились, она может даже мучиться чувством вины, потому что они уже не сумеют помириться.

Увидев выражение лица Шушу и припомнив то, что ему доводилось слышать о Билли, он добавил:

– Особенно если она… гм… испытывала чувство досады по отношению к мистеру О'Дэйру или… гм… когда-нибудь желала его смерти… Я слышал, он был довольно тяжелым человеком. – Немного помолчав, врач заговорил снова: – С другой стороны, не удивляйтесь, если теперь миссис О'Дэйр как бы сотрет из памяти все плохие воспоминания о своем супруге и сосредоточится только на хороших, даже преувеличивая их. То есть будет считать его прекрасным, замечательным человеком. В таком случае самое гуманное было бы не противоречить ей.

– О, этим она занималась в течение многих лет, – горько произнесла Шушу.

В первые дни после похорон Элинор словно бы оцепенела, застыла в своем горе. По всему телу ее разлилась слабость, движения стали замедленными, как у лунатика, каждое из них стоило неимоверных усилий. Она ощущала себя опустошенной, будто из нее высосали все соки, и впервые в жизни она почувствовала себя старой.

Через несколько дней Шушу буквально силой усадила ее за письменный стол. В привычной обстановке понемногу заработало воображение, сами собой сложились какие-то первые прикидки, и шаг за шагом Элинор начала втягиваться в работу. А уж погрузившись в новую книгу, она не могла думать ни о чем другом.

Одной из отличительных особенностей романов Элинор Дав было то, что в них дело никогда не доходило до секса. Предшествовавшие ему стадии отношений описывались весьма подробно, но как только героиня оказывалась в объятиях героя, далее следовало многоточие. Конечно же, грудь героини Элинор бурно вздымалась и дыхание становилось прерывистым, но не было случая, когда бы она не взошла на брачное ложе чистой и непорочной (даже тогда, когда казалось, что ей уже не выкрутиться из критической ситуации), чтобы разделить его (что, впрочем, тоже никогда не описывалось) с аристократического вида джентльменом, обладателем пышной темной шевелюры и бровей вразлет, по имени Перигрин или Торквил, и поселиться с ним в обширном поместье, унаследованном им от предков. Героини Элинор никогда не выходили замуж за механиков.

На

сей раз местом действия своей новой книги Элинор избрала Париж 1870 года, осажденный германской армией. Втянувшись в привычную работу, она с увлечением придумывала фабулу, намечала проблемы, с которыми придется столкнуться героям, и пути их решения. В ее романах героиня всегда оказывалась перед необходимостью тяжелого выбора, причем в обоих случаях ожидавшие ее перспективы были весьма удручающими, однако в последний момент неизменно возникал какой-нибудь – почти невероятный – спасительный вариант, приводивший к благополучной развязке и вечному счастью. И, мысленно переносясь вместе со своей героиней в Париж, Элинор забывала о собственных страданиях.

Все первые дни, последовавшие за смертью деда, девочки проплакали. Клер заливалась слезами, чувствуя себя виноватой. Не иначе подействовало ее последнее колдовское зелье, составленное из цветков примулы, корней фиалки и овечьего помета. Наверное, она слишком сильно желала смерти Папы Билли.

Миранда хныкала из сочувствия к старшей сестре, но кончилось тем, что она попросила у Клер рецепт упомянутого зелья.

Когда Клер и Миранда давно уже перестали плакать, Аннабел все еще продолжала рыдать: она стала бояться спать в темноте и каждую ночь просыпалась вскрикивая.

– Она самая чувствительная из всех, – объясняла Шушу няня.

Шушу знала, однако, что среди обитателей Старлингса не только Аннабел обладает нежной и чувствительной душой. Для самой Шушу, некогда крутившей баранку санитарной машины, твердость характера была делом привычным: она прекрасно умела ставить на место грубых водопроводчиков, нерадивую прислугу, нахальных продавщиц, не позволяя им садиться себе на голову. К мелким жизненным неурядицам она относилась так, как относятся к надоедливой мошкаре: прихлопнуть и забыть – чего же еще?

Однако состояние Элинор после смерти Билли было похоже на состояние боксера, получившего крепкий удар: на ноги она встала, но держалась на них с трудом. Ее мягкость, пассивность и явное стремление уклоняться от каких бы то ни было споров делали ее особенно уязвимой.

– Ты дождешься, Нелл, что в один прекрасный день весь свет сядет тебе на шею, – заявила Шушу однажды утром, когда они стояли в холле. – Так и норовишь оказать кому-нибудь благодеяние. – Через окно она проводила взглядом женскую фигуру в красном, сворачивавшую за поворот. – Ты отдала Дорин свое новое пальто, не так ли?

– Я знаю, что это она украла ложки, но она сказала, что очень раскаивается, – попыталась оправдаться Элинор. – И потом, сейчас слишком холодно для июля, а на ней был только тоненький жакетик.

– Она должна радоваться, что вообще не оказалась в тюрьме. А надеть ей есть что: ты же подарила ей пальто в прошлом году – то, зеленое. Ты просто дуреха, Нелл.

Элинор нахмурилась: она предпочла бы, чтобы ее считали доброй.

– И уж коли мы заговорили на эту тему, какого черта тебе понадобилось помогать этому Стинкеру Болдуину выйти на поруки? – спросила Шушу. Стинкер Болдуин был местный пьяница.