Кровные братья
Шрифт:
— Тогда что же?
И Владимирский расcказал Турецкому про поздний звонок администратора его оркестра и его настоятельную просьбу выманить Райцера из артистической комнаты.
— Я сразу понял, что дело нечисто. Что меня втягивают в какую-то грязную, отвратительную историю, но я не мог, понимаете, просто не мог послать его ко всем чертям, как следовало бы это сделать. Он держит меня на крючке, этот мерзавец.
— То есть? — поднял брови Александр Борисович. — Шантажирует? Чем именно?
Владимирский глубоко вздохнул, на секунду задержав воздух. Потом он заговорил:
— Когда-то давно, в юности…
— Органы?
— Да, они самые. Я не хотел быть стукачом, но и откровенно отказать им боялся. Я учился, делал карьеру. Конечно, я все понимал и не строил себе никаких иллюзий насчет нашего самого гуманного советского строя. Но приходилось играть по неким правилам.
— Я прекрасно вас понимаю.
— Словом, так получилось, — он сделал еще один глоток из широкого бокала, — что я написал некую бумагу. Что-то вроде товарищеской характеристики, что ли.
— На кого? На Райцера?
— Да. Меня заставили. Я не написал ничего плохого, поверьте! — горячо убеждал собеседника Юрий Васильевич.
— Я верю вам, — очень серьезно сказал Турецкий. — Продолжайте.
— Этот подлец… ну чекист, одним словом… даже съязвил что-то типа «это какая-то рекомендация на награждение премией» или что-то в этом роде. Но тем не менее в архив легла бумага, написанная моей рукой и подписанная моей подписью. Бумага, в которой я — и никто иной — пишу что-то про своего друга Герку. А что пишу, уже не так важно. Вы понимаете, какая это бомба?
— Н-да, — протянул Александр Борисович. — Понимаю. И эта бумага теперь в руках у Вишневского?
— Так он, во всяком случае, говорит. Он мне ее ни разу не показывал.
«Бедняга ты, бедняга! — подумал Турецкий про себя. — Как можно быть таким дураком?»
— Почему вы решили об этом рассказать? — спросил он Владимирского уже вслух.
— Из-за меня пострадал мой друг. Я ужасно мучился все это время и понял: будь что будет, но если я смолчу, то перестану себя уважать.
— Вы, видимо, очень порядочный человек.
— Спасибо, если вы правда так считаете. А теперь разрешите, я скажу что-то? Заранее извините за пафос…
«Ну пафос-то начался уже гораздо раньше», — внутренне улыбнулся Турецкий.
— Я теперь в ваших руках. Если все всплывет на поверхность, это будет страшный скандал, а возможно, и конец всему: карьере, работе, моему доброму имени.
Турецкий помолчал.
— Если говорить о моем личном мнении, — произнес он наконец, — то я считаю, что вы ни в чем не виноваты. Жизнь вас, что называется, «подставила», вам просто не повезло. Кроме того, ваш приход ко мне доказывает, что вы — человек благородный. И наивный.
Владимирский вопросительно поднял брови.
— Да-да. Дурит вас ваш господин Вишневский как школьника. И уже много лет.
— Что вы имеете в виду?
— Нет у него никакой бумаги с вашей подписью. И вообще ее в природе давно не существует. Не станут наши доблестные хранить такую ерунду, тем более что стукача из вас не получилось.
— Вы хотите сказать…
— Вишневский действительно знал о существовании этого письма. Но самого письма у него нет, в этом я уверен. Он просто взял вас на пушку — или на понт, как вам угодно.
— Значит, я зря всю жизнь боялся?
— По-моему, зря! — сказал Турецкий.
— Спасибо вам! — Владимирский протянул ему руку. — Вы не представляете, какой груз вы с меня сняли!
— Ну, Юрий Васильевич, — улыбнулся Турецкий, — я все же не исповедник. Я просто сказал вам свое непредвзятое мнение со стороны. Я постараюсь раскрыть это дело, не вытаскивая на поверхность историю с вашим… э-э… неудавшимся превращением в осведомителя. Но для этого мне нужно как минимум найти скрипку. Дело в том, что ваш администратор уже задолго до нашего с вами знакомства привлек мое внимание. Его досье довольно-таки пухлое. Но главный козырь против него — это как раз скрипка, точнее, его причастность к краже скрипки. А это нужно еще доказать.
— Чем я могу вам в этом помочь?
— Боюсь, что пока ничем.
— И что ты собираешься делать? — спросил Турецкого Меркулов, когда вечером того же дня они сидели в уютном кабинете последнего и пили дагестанский коньяк из микроскопических рюмочек.
— Собираюсь выдать ордер на арест господина Вишневского Ростислава Львовича и санкцию на обыск в его квартире, а также у него на даче.
— Так, хорошо.
— А еще, ордер на арест госпожи Дины Тимашевской по обвинению в спекуляции предметами искусства.
— Все это очень мило и правильно, но что ты будешь делать, если не найдешь у Вишневского скрипку?
— Я найду скрипку. Вот увидишь.
ДИСКО
Валера Лобанов, молодой человек двадцати пяти лет, обыкновенной наружности, отправился на дискотеку. Впрочем, отправился он не танцевать, а скандалить, точнее, началось все с того, что он следил за своей девушкой.
С Полиной он познакомился около месяца назад, в магазине, где она работала продавщицей, а он просто зашел купить пару бутылок пива. Девчонка она была ничего себе, то есть на самом-то деле ничего особенного, но мордашка миленькая, грудки пышненькие, попка кругленькая. И возраст хороший — девятнадцать лет. Слово за слово — завязался разговор, а там как-то само собой назначилось свидание. Затащить Полину в постель оказалось несложно — это удалось Валере уже в первый вечер, что ему чрезвычайно понравилось. Он не любил долгих ухаживаний с цветочками-лепесточками, с «кино-мороженое» и прочей школьно-подростковой романтикой. А вот так — это по-взрослому: вчера еще не были знакомы, а сегодня уже вовсю кувыркаемся.
Первое время все шло очень хорошо, но постепенно Валера почувствовал, что у него назревает крупная проблема, а именно — финансовая. Его подружка все чаще начинала ныть: «Хочу то», «Хочу это»… «Хочу в ночной клуб». «Хочу куда-нибудь поехать». А еще Полина как-то ужасно оскорбительно для него пользовалась простым словом «почему». А почему у тебя нет машины? А почему ты не подаришь мне вот это? А почему ты никогда не пригласишь меня в ресторан?
Дело в том, что с деньгами у Лобанова было не просто плохо, а ужасно. Он уже довольно давно не работал — с тех пор, как его выгнали из одной охранной фирмы, да не просто выгнали, а с шумом, треском и позором. Как уже часто бывало и раньше в жизни Валеры, виновато было, разумеется «шерше ля фам». Поприставал там немного к одной… Да что там, противно вспоминать.