Кровные братья
Шрифт:
— Да ладно, это я так. Ты-то ни при чем, я сам во всем виноват. А ты молодец, Галочка! Просто умница.
— Да я ведь ничего особенного не сделала. Турецкий хлопнул в ладоши:
— Эх, ребята, здесь вырисовывается какая-то интересная комбинация. — Глаза его заблестели. — Я пока не могу понять, в чем она, но я сложу этот пасьянс. Я сложу этот пасьянс, — повторил он.
На столе хозяина кабинета затренькал его мобильный телефон.
— Номер не определен, — прочитал Александр, беря в руки аппарат. — Алло!
— Здравствуйте, Александр Борисович.
— Добрый день.
— Райцер вас беспокоит. Из Ленинграда. Ой, простите, из Санкт-Петербурга.
— А! Геральд Викторович, здравствуйте! — обрадовался Турецкий. Он состроил смешную рожицу, жестом указывая Малькову и Гале Романовой на телефон в попытке объяснить, кто именно скрывается внутри этой маленькой черненькой коробочки. Впрочем, это было излишне, поскольку редкое имя Геральда Райцера трудно было перепутать с каким-либо другим, и присутствующие в кабинете сразу же поняли, кто именно звонит их шефу.
— Как долетели, Александр Борисович?
— Все в порядке, спасибо. Вы вспомнили что-то интересное?
— Да, вспомнил. Поэтому я вам и телефонирую. Дело в том, что с полчаса назад мне позвонил Слава Ростропович. Ну это к делу никакого касательства не имеет. Он с супругой послезавтра приезжает в Лондон, ну, короче, неважно. Но у меня сработал некий ассоциативный ряд, и я вдруг вспомнил, как фамилия офицера-эмигранта, который привез в Лондон мою скрипку. И фамилию вспомнил, и даже имя-отчество.
— И как же его звали? — спросил Турецкий, предчувствуя недоброе и заранее внутренне холодея.
— Никакой он не Грушин, и не Грушинский, и даже не Грушницкий. Это все Лермонтов виноват, сбил меня с толку. Звали его Вишневский. Леонтий Владимирович Вишневский. Штабс-капитан.
— Так-так, — почти простонал Александр Борисович.
— В общем, фрукты-ягоды, да только не груша, а вишня. Я еще помнил, что имя какое-то изысканное: не Леонид, а именно что Леонтий.
Турецкий записал на бумажке имя, отчество и фамилию, которые назвал ему Райцер.
— Геральд Викторович! Огромное вам спасибо. Вы даже не представляете, как вы нам всем помогли.
— Не за что. Ну ладно, мне надо бежать.
— Спасибо вам. И удачи вечером.
— Пока, — коротко ответил Райцер. В дверь снова постучали, и в кабинет вошел Вячеслав Грязнов.
— Не помешал?
— Садись, Слава, — тусклым голосом проговорил Турецкий. — Нет, ты как раз очень вовремя. — Теперь он встряхнулся и заговорил деловым тоном: — Только что звонил из Питера Райцер с чрезвычайными новостями. А до этого Галя разузнала нечто очень важное. Садись. Хочешь кофе?
И в нескольких словах он пересказал генералу Грязнову последние новости.
— Да, — присвистнул Вячеслав Иванович. — Вот это уже действительно становится интересно. А не пора ли пощупать этого самого господина за… как бы это сказать…
— Вот именно это я и хотел тебе предложить сделать, Славик, — широко улыбнулся Турецкий.
— А сам ты не хочешь?
— Нет. Не хочу. До поры до времени. Не могу объяснить почему, но пока не хочу. Пока…
Вячеслав Иванович Грязнов внимательно и изучающе рассматривал худощавого человека средних лет, который сидел напротив него и заканчивал телефонную беседу. За годы следственной работы генерал Грязнов сделался изрядным человековедом и физиономистом: увидев лицо незнакомца, мог набросать его внутренний портрет не хуже любого профессионального психолога. Сидящий перед ним щеголеватый эстет ему определенно нравился. Тонкие черты лица говорили о гибкости и даже некоторой изысканности, острый, цепкий взгляд глубоко посаженных глаз выдавал ум. Франтоватый вид свидетельствовал о том, что объект исследования не чужд некоторой театральности.
— Ну хорошо, свет-Леонардовна, дольше мне с тобой неудобно разговаривать, меня тут ждут, — проговорил Ростислав Львович Вишневский в трубку. — Генерал ждет, между прочим. Вот так-то, чтоб ты понимала. Ну все, целую.
После чего хозяин небольшого, но уютного кабинета, администратор Государственного академического симфонического оркестра «Москва», искусствовед и эксперт улыбнулся визитеру широчайшей улыбкой и сладко пропел:
— Почтеннейший Вячеслав Иванович, я всецело к вашим услугам.
Ростислав Львович был сама любезность и предупредительность, само воплощенное дружелюбие.
«А глаза у тебя, дружок, злые! Злые и тревожные», — подумал Грязнов.
Дело в том, что на самом-то деле он ничего не хотел выведывать у господина Вишневского. Раскапыванием подноготной жизни и карьеры Вишневского занимались в этот самый момент другие — тихо, незаметно для самого фигуранта, не будя в нем ненужных подозрений. А что до Вячеслава Ивановича, то он пришел понаблюдать его, а вопросы, которые при этом задавал для видимости, являлись не более чем прикрытием.
«У тебя колючий, холодный взгляд. Ты дорого дал бы за то, чтоб понять, что мне известно и что мне от тебя нужно. Тебе неспокойно, но ты умело это скрываешь. Ты — человек не просто с двойным дном, а с тройным и даже четверным. Тебе явно есть чего бояться, ты можешь быть преступником…»
— Скажите, Ростислав Львович, как получилось, что вы, искусствовед, работаете не совсем по своей специальности?
Прежде чем ответить, Вишневский перегнулся через стол и негромко спросил:
— Может, коньячку, Вячеслав Иванович? Вы мне разрешите вам предложить? У меня здесь есть довольно неплохой «Курвуазье», я в «дьюти-фри» купил, когда за границу ездил.
— Нет, благодарю, — с улыбкой ответил Грязнов. — В другой раз.
— На службе нельзя? Понимаю, — улыбнулся администратор. — Жаль.
— Я генерал, — вдруг жестко, хотя и очень тихо сказал Вячеслав Иванович, разом сбрасывая с лица улыбку. — Мне можно все. Просто не хочу. Отвечайте на вопрос.
— Простите, — испугавшийся было Вишневский снова взял себя в руки. — Да, видите ли, так вышло. Ну, во-первых, вы же сами справедливо говорите «не совсем» по специальности, то есть согласны, что это все ж таки немного близко. Видите ли, Вячеслав Иванович, администратором нужно родиться. — Он встал из своего кресла, подошел к бару и достал оттуда толстобедрую бутылку. — А я, с вашего позволения… Если передумаете, угощайтесь, пожалуйста.