Кровью и жизнью
Шрифт:
— Ругаться, значит.. — протянул он с непонятным мне выражением. — А сейчас, видимо, я вас похвалить должен, да, воробышек? За то, что благодаря вашей дурости вас чуть не сцапали в первый же день. А еще за то, что вы чуть не подставили меня, да? В вашей глупой головке ведь уместилась мысль о том, что мы теперь с вами в одной связке, или вы снова запамятовали и чего-то испугались? — под конец тирады Диксон уже шипел громовым шепотом.
Были бы мы в вагоне одни, он, думаю, орал бы на меня в полный голос. Голубые глаза его от гнева потемнели и стали похожи на штормовое небо.
— Угораздило же, демонов
От слов этих было горько. И тем обиднее, что все, сказанное Эвертом, являлось правдой. В горле запершило, в глазах защипало. Пришлось срочно посмотреть в окно и глубоко вздохнуть, чтобы позорно не разреветься на глазах у Диксона. Потом где-нибудь поплачусь о своей никчемности. Сейчас надо было собраться с духом и сказать то, что должна..
— Эверт, прости меня. Я виновата. — Вот так. Па всегда говорил,что признавать свои ошибки — признак вовсе не слабости, а силы. Теперь понятно почему. Источник, как все это сложно.
Шторм понемногу утихал. Я пристальнее, чем полагалось, смотрела в окно. Хотя ничего примечательного там не имелось. Мимо пробегали заборы, чахлые зимние рощицы, сельские домики, поля, занесенные снегом. Один раз только я с неподдельным интересом прильнула к окну, когда паровик наш проезжал по мосту через Виенну. Последняя красивым изгибом несла свои воды под толщей льда. А на поверхности ее кое-где сидели закутанные в тулупы мужчины и удили в проруби рыбу.
Эверт сидел молча и возился с моим амулетом, то подкручивал его как-то по особенному, то, закрывая его ладонями, затихал и производил неведомые мне манипуляции. Все это я также примечала, смотря в окно, в отражении. Так прошло довольно много времени. Паровик успел сделать несколько остановок, а шея моя — затечь от того, что я столько времени сидела, повернув голову в одну сторону. В очередной раз покачав головой туда-сюда и взглянув в окно на приближающееся здание вокзала следующей по расписанию станции, я вдруг перехватила в отражении взгляд Диксона. Он смотрел в упор на меня, все еще напряженно, но уже без злости.
— Держи.
На протянутой ладони лежал золотистый амулет.
— Носи его так, чтобы он плотно прилегал к коже. Иллюзия наложена только на твой облик и на ауру. На одежду, прическу и прочее она не повлияет. Дня на три заряда должно хватить, — он невесело хмыкнул. — Даже если забудешь выключить его ночью. Потом перезаряжу.
Моя протянутая было к медальону рука дрогнула, и я с удивлением уставилась на менталиста. То, что он мне говорил столь просто, было не просто удивительно. Это было экстраординарно. Истинные иллюзии, иллюзии ауры — все эти знания считались утерянными. Раньше этим искусством владели только...
— Алджертоны? — тихо спросила я, надевая обратно амулет.
— Да, — Эверт кивнул и надолго замолчал. Я уж было подумала, что на этом наш с ним разговор окончен, когда он внезапно продолжил
— Они умели много такого, что современным магам и не снилось. Те же истинные иллюзии, к примеру, — он показал рукой на медальон, — не самое мощное их детище, раз даже мне под силу. Еще их творения держались даже после смерти магов, их наложивших. Представь себе их возможности.
Я представила и вздрогнула.
— Эдвин, друг Матильды Голдвинг и мой предок, был хоть и младший (а
— Но я не понимаю. Ты же маг, менталист, учишься в Академии..
— Да, вот такой я загадочный, — Диксон криво усмехнулся. — Моя мать, мой дед, мой прадед — все были иллюзионистами. Нелегальными, конечно. С официальной точки зрения магией они не обладали. Для них это был вопрос не просто свободы, но выживания. Алджертоны, как ты помнишь, были в большой немилости. Но со мной так просто не вышло. У меня помимо закрытого неожиданно вылез простой ментальный дар, слабенький, но его хватило для того, чтобы попасть на глаза Магконтролю.
— Но почему родные не закрыли и его тоже?
— Некому уже было закрывать, — слишком спокойно произнес Эверт. Я знала этот род покоя: он подобен тому, как раненый в руку бережет свою конечность, чтобы не тыкнули туда ненароком, причинив ужасную боль. — Матери только не стало, а я был еще слишком мал и глуп чтобы что-то предпринять.
Я смотрела на него во все глаза и пыталась представить, каково это — хранить такую тайну, жить и учиться в самом центре циклона и каждый день рисковать быть разоблаченным. У меня не получилось.
— Что будет, если твой дар обнаружат?
Мой сообщник неожиданно развеселился.
— А вот тогда, воробышек, будешь мне со своим старшим следователем передачи носить, — и увидев удивление в моих глазах, пояснил. — Или в казарму или в тюремную камеру, одно из двух. И после паузы добавил: «Главное, чтобы мы не в соседних камерах сидели.»
Мы помолчали. Каждому было о чем подумать. Теперь мой собеседник смотрел в окно. Но судя по рассеянному взгляду, видел он перед собой отнюдь не маленький городок, мимо которого мы как раз проезжали. Я решилась спросить то, что меня интересовало второй день..
— Эверт, а наша связь.. как она ощущается? Ну, когда я активировала артефакт?
Я немного запнулась, не понимая, как лучше объяснить. Но он понял, и лицо его озарилось привычной лукавой улыбкой.
— О, воробышек, это непередаваемый опыт, — он дурашливо закатил глаза, — который, впрочем, я бы не стал тебе рекомендовать. Если не сопротивляешься, то идешь себе и идешь, ноги сами несут, а вот если ослушаешься, то внутри просыпается что-то подозрительно похожее на совесть.
Диксон скрючил пальцы, словно изображая чудовище перед малышами и заговорил глухим голосом:
— И чем дальше ты убегаешь, тем сильнее это что-то вонзает свои острые зубы тебе в сердце, разрывая его на части. И, наконец, наступает момент, когда ты посылаешь все демонам в.. ухо и бежишь, куда велено. В общем, удовольствие ниже среднего, — уже более легкомысленно закончил он.
Сейчас, глядя на него, сложно было поверить, что еще полчаса назад в нем бушевала буря. Взгляд его, направленный все так же в окно, был безмятежен и весел, как и всегда. Что творилось внутри, понять мне было сложно. Но на меня сердиться он, кажется, перестал. Посидев еще немного, Эверт вызвал проводника, купил у того свежей прессы, попросил разбудить за три станции до прибытия и уютно устроился на сидении, укрывшись пледом.