Кровью омытые. Борис и Глеб
Шрифт:
Принял тиун дань, что боярин доставил, велел холопам разнести но клетям, а Блуд отправился домой.
С юных лет одолевали Блуда жадность и зависть. В дружину к Ярополку попал из гридней, в бояре выбился, а потом и в воеводы. Все, казалось, было у Блуда, да привезли Ярополку жену, и боярину она приглянулась. Но что он мог поделать? А тут случай подвернулся, новгородский князь Владимир пошел на Ярополка войной. Прикинул Блуд, переметнись он к Владимиру, станет тот киевским князем, убьет Ярополка, и тогда его жена
Изменил Блуд Ярополку, а Владимир не только киевским столом овладел, но и его жену взял силой.
И возненавидел Блуд Владимира, затаился. А тут появилась Анна, гречанка. Пуще прежнего злоба одолела воеводу…
Когда на Настене женился, не унялся Блуд.
Семья у воеводы — он, Настена, да еще сын Георгий, парень непутевый. А непутевый оттого, что ветер в голове. Воевода подумывал в гридни его определить, а то и на засеку отослать, глядишь, ума наберется…
Открыл Блуд воротнюю калитку, на подворье вступил. Хоромы у него рубленые, теплые в двух ярусах, с подклетями, в каких мастеровые холопы сапоги тачают, катанки бьют, из овчины шубы и тулупы шьют, а из холста одежды разные. За мастеровыми Блуд самолично доглядал, с нерадивых спрос скорый, батогами поучал.
В дороге озяб Блуд, в бане давненько не парился, домой спешил отогреться. Боярин роста среднего, головаст, годами чуть постарше великого князя, однако телом крепок, ударом кулака быка валил. А боярыня у него Настена, молодая, Богом красотой не обижена, лик белый, голубоглаза, идет, плывет лебедем. Сказывали, Владимир на нее заглядывался. И это распаляло Блуда, едва сдерживался, чтоб не сказать: княже, мою жену не тронь.
Но великий князь, того не замечая, звал:
— Ты, боярин, на пир с Настеной приходи…
И как же ликовал Блуд, когда умерла гречанка Анна и убивался по ней Владимир. Молился Перуну Блуд:
— Ты услышал меня, Перун, ты наказал великого князя.
Приняв христианство, в душе оставался язычником.
Едва боярин в воротах показался, наметанным глазом тут же узрел: у копешки сена ветер край разворотил. Взбеленился боярин, велел конюха сыскать, а сам тем временем наказал баню истопить…
Забегала, засуетилась челядь, а пока Блуд баню принимал, боярыня Настена стряпух торопила…
От стола, сытно оттрапезовав, Блуд удалился в опочивальню, и вскоре по всем хоромам раздался его могучий храп…
В самые холода появился в ските инока Григория инок Амвросий. Расширили они обитель, место под часовенку расчистили, на вход в скит дверь навесили. Отогревались отшельники у костра, на нем и пищу варили.
Слух о благочестивых Старцах распространился далеко по деревням, и потянулся в скит люд, одолеваемый заботами.
Наведался в обитель и великий князь, посмотрел, головой покачал:
— Скудно живете, иноки.
— Роскошь ли надобна, чтоб молитву творить, — ответил старец Григорий.
Уезжая, пожертвовал князь обители гривну серебра и еще обещал помочь в строительстве церкви на днепровской круче, чтоб было видно ее издалека и всяк мог в ней помолиться…
Бывал в ските и Борис, время даром не терял: хворост с кручи притащит, мудрых старцев послушает, трапезой их скудной угостится — и не раз думал, во истину, не в силе правда, а в вере.
Митрополичьи покои, срубленные еще для первого митрополита Михаила, от времени и непогоды потемнели, потемнел и тес на крыше. Покои просторные, здесь живут и те черницы, какие ухаживают за владыкой.
Все митрополиты из греков и рукоположены патриархом Константинопольским. Владыка Иоанн тоже грек и русским владел не так уж шибко и потому, читая проповеди, часто сбивался на греческий.
У великого князя киевского Владимира давно зрела мысль посадить киевским митрополитом епископа из русичей, да не получалось. Умер митрополит Леон, и не успел Владимир послать в Константинополь кого-либо из русских епископов для рукоположения, как патриарх уже Иоанна прислал.
Великий князь редко появлялся у митрополита, и, когда пришел, служки засутились, один веничком катанки обметал, другой шубу и шапку принял, а третий поспешил митрополита уведомить.
Владимир застал Иоанна в молеленке:
— Здрави будь, владыка.
— И тебе многие леты, великий князь. — Иоанн осенил Владимира двуперстием, указал на плетеные кресла.
Дождавшись, когда тот уселся, митрополит велел чернецу:
— Принеси молока горячего, да медку не забудь…
Пили молча, наконец Владимир сказал:
— Намедни побывал я в ските у иноков Григория и Амвросия, а когда воротился, осенила меня мысль, вот и пришел ею с тобой поделиться, владыка.
Митрополит ладошку к уху приложил, слушая внимательно. Владимир пояснил:
— Пора, владыко, монастыри на Руси ставить, а в оных место проповедникам, дабы веру Христову на Руси укрепляли.
— Задуманное тобой похвально, великий князь, Богу угодное, но готова ли к тому Русь? Русичи в церковь и то ходят неохотно, они на игрища бесовские тянутся. Созрела ль Русь для монашества?
— Созрела, владыка, созрела. Побывай в пещерах, там только ли Григорий с Амвросием? Монахи понесут по Русской земле учение Божье на родном русском языке, люду понятном.
Нахмурился митрополит, обидно, князь намек дает грекам на плохое знание языка русского.
— Истину сказываешь, великий князь, но наша церковь бедна, чтоб обители содержать, а на пожертвования проживет ли братия?
— Монастыри не одного митрополита заботы, но и великого князя.
— И то так, сыне, да и яз ли тому враг?