Круг замкнулся

Коу Джонатан

— Они тебя достают, да? — спросил Патрик.

— Ну, не то чтобы. Для этого они слишком хорошо воспитаны. Но смотрят на меня так, словно размышляют, а не провести ли лифт между первым и вторым этажом или не подарить ли мне ходунки на день рождения.

Она поставила на плиту сковородку и начала готовить соус для пасты — порезала лук, помидоры. Патрик налил ей вина и спросил, можно ли ему тоже немного выпить.

— Конечно, можно. Зачем спрашивать?

С бокалом в руке Патрик отправился бродить по комнатам, в гостиной он задержался. Сунувшись туда, Клэр обнаружила, что он разглядывает семейные фотографии на каминной полке. Правда, в полном смысле «семейными» их назвать было нельзя. Снимки дочерей мистера Ньюмана отсутствовали — никаких памятных изображений ни пропавшей

Мириам, ни блудной Клэр. Только фотографии Дональда и Памелы, документальные свидетельства их совместной жизни и совместного старения: свадебные снимки; отпуск в Шотландии и на островах Скилли; вот они вдвоем перед домиком в Бержераке — усохшая Памела сутулится. Через восемь месяцев после покупки дома рак окончательно добил ее. Посередине полки стоял ее портрет размером А4 в серебряной рамке. Вероятно, он был сделан в 50-х, до того, как родились дети. Темные волосы, нитка жемчуга, вечернее платье черное или темно-синее. Сняв портрет с полки и повернув его так, чтобы не отсвечивал, Патрик пристально вглядывался в фотографию, словно ждал, что она откроет ему какую-то семейную тайну.

— И как вы сейчас с дедушкой, — поинтересовался он, возвращаясь на кухню, — разговариваете друг с другом?

— Официального объявления войны не последовало, — ответила Клэр. — Просто я ему не звоню, а он не звонит мне. Почти никогда. Я сцросила у него, могу ли я остановиться здесь на выходные, и он очень вежливо разрешил. Хотя повод для моего приезда в Бирмингем назвал «абсурдным».

— Ну, дедушка никогда не был революционером, верно? Его невозможно представить на демонстрации. Разве что он вышел бы митинговать за возвращение смертной казни через повешение для тех, кто держится за руки до женитьбы.

— Или за введение охоты на лис в школьную программу. — Клэр улыбнулась — не столько шуткам, сколько зарождавшемуся взаимопониманию с сыном. — Ладно, а сам ты пойдешь завтра на демонстрацию?

— Еще бы. Это ведь важно, да? Сколько людей могут потерять работу.

— И твой отец пойдет?

— Ага.

— И мачеха?

— Наверное. Кэрол страшно возмущается тем, что происходит с Лонгбриджем, как и все. Тебя ведь это не напрягает?

— Конечно, нет. С удовольствием пообщаюсь с Кэрол.

— Папины друзья тоже будут. Дуг Андертон, например. Помнишь его? Он специально приезжает из Лондона. И Бенжамен притащится.

— Боже, — воскликнула Клэр, — вот это будет сборище! Настоящий день встречи выпускников «Кинг-Уильямса». Дуга я не видела с незапамятных времен. По-моему, последний раз мы собирались все вместе на нашей с Филипом свадьбе.

— Бенжамен был шафером, кажется?

— Точно. Он произнес совершенно кошмарную речь, нашпигованную цитатами из Кьеркегора. Возможно, публика сумела бы кое-что понять, если бы цитаты звучали по-английски, но Бенжамен упорно придерживался датского, а закончил замысловатой остротой, в которой попытался обыграть тенденцию путать поэта Рембо и Рэмбо Сильвестра Сталлоне. Никто ничегошеньки не понял. — Она вздохнула с нежностью. — Бедняга Бенжамен. Надеюсь, он изменился.

— Ты же встречалась с ним перед Рождеством.

Клэр снова взялась за нож.

— Нам не удалось поговорить, — ответила она тоном, подразумевающим, что тема закрыта, — по крайней мере, для ее сына.

Все шло хорошо. Патрик умудрился нарыть в своей сумке еще три диска, заслуживших одобрение матери, и казалось, что прибегать к запасному плану на случай провала не придется (если бы беседа окончательно зачахла, они, не мучая друг друга, просто уселись бы перед телевизором). Напротив, все шло слишком хорошо — и Клэр неожиданно для себя ощутила беспокойство. В этот вечер она впервые заметила кое-какие странности в поведении Патрика: он был чересчур заботливым, чересчур внимательным к ее нуждам и мнениям, которые он старался предугадать и под которые искусно подстраивался. Клэр вдруг увидела, с какой скованностью и натужностью он держится, словно мнит себя актером, играющим роль в чужой пьесе. Возможно, это была лишь обычная подростковая застенчивость, но Клэр чувствовала, что дело не только в этом, — Патрик словно наблюдал за жизнью со

стороны, упорно и сосредоточенно, ожидая, что окружающие покажут ему, как себя вести, — предъявят его собственную личность, которую он смог бы начать обживать. И не Клэр ли с Филипом виноваты в этом? Ведь они расстались, когда Патрику было три года, а потом на протяжении многих лет перебрасывали ребенка от одного родителя к другому. Клэр все больше убеждалась, что Патрику чего-то недостает, какого-то очень важного для жизни компонента. Чего именно, она не могла определить, но знала, что проблема не только в нестабильности его семьи.

Патрик снова разлил вино и отнес бокал матери, сидевшей на диване в гостиной:

— Вот, держи. А я ложусь спать. Смотри не напейся.

— Ни за что.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Щеки у него были пушистые, на них пробивалась первая детская борода.

— Мило посидели, правда? Он обнял ее:

— Да.

Вино придало Клэр смелости, и, когда Патрик выпрямился, она спросила:

— Ты в порядке, сынок? Фил и Кэрол хорошо о тебе заботятся?

— Ну конечно. А что, я как-то не так выгляжу?

Тревожные мысли, обуревавшие ее последние полчаса, были такими путаными, что объяснить их подростку она бы не сумела. И она сказала лишь:

— Ты бледный, только и всего.

Патрик язвительно усмехнулся:

— Мы все такие. Я и мои друзья. Это потому, что родители кормят нас всякой дрянью. — И добавил тише: — Мы бледный народец.

Не объяснив, что еще у него было на уме, кроме фаст-фуда, Патрик послал матери воздушный поцелуй и пожелал спокойной ночи, и Клэр заметила, что, прежде чем подняться в спальню, он снова задержал взгляд на фотографиях над камином.

* * *

Утром она приняла душ, а выйдя из ванной, обнаружила, что Патрик открывает дверь в бывшую комнату Мириам и заходит внутрь.

Клэр вошла следом за ним.

— По-моему, тут особенно не на что смотреть, — сказала она.

Комната не изменилась с тех пор, как она видела ее в последний раз, — никакой мебели, голый дощатый пол, беленые стены. Не комната, но констатация факта — факта отсутствия. Она представила, как отец каждый день заходит сюда, стоит посередине, дыша этим небытием. Стоит не шевелясь, с непроницаемым лицом, думая о Мириам, о которой он, должно быть, думает ежедневно. Иначе зачем он держит комнату в таком виде? Здесь, как и во всем доме, царит чистота, убрано на совесть — ни соринки, ни пылинки. Она понимала, что отец хочет этим сказать, хотя наотрез отказывалась с ним соглашаться. Это была комната человека, пропавшего без вести.

— Где все ее вещи? Клэр пожала плечами:

— Не знаю. Кое-что у меня. Ну, те фотографии, которые я тебе показывала, пара вещичек — браслеты, щетка для волос. Игрушки… — она почувствовала, что голос у нее вот-вот дрогнет, и взяла себя в руки, — игрушки, в которые она играла, когда была маленькой. Остальное папа, наверное, выбросил. Мебель раздарил, это я точно знаю. Было много чего еще — фотоальбомы, дневники. Понятия не имею, куда все это подевалось. Пропало навеки. — В три коротких шага она пересекла крошечную, давно опустевшую комнатушку и посмотрела в окно на сад, скромный и безупречно аккуратный, как все в этом доме. — Вы часто говорите о ней?.. То есть Филип и Кэрол вспоминают ее?

— Нет.

— Но ты вспоминаешь, да? Я ведь вижу.

— А вдруг она еще жива. — Голос Патрика прозвучал неожиданно жалобно.

Развернувшись на каблуках, Клэр вышла из комнаты.

— Давай не будем туда больше заходить, ладно? Они стояли на лестничной площадке, и Патрик указал пальцем на люк в потолке:

— Как туда проникнуть?

— Никак.

— А по лестнице?

— Там ничего нет. Кроме всякого хлама.

Она говорила категоричным тоном и смотрела ему прямо в глаза. Ей не хотелось, чтобы он впутывался во все это. Во-первых, ей самой было невмоготу начинать все сначала, да и для него это было опасно: слишком юн, слишком раним, чтобы взвалить на себя такую ношу.