Круг замкнулся
Шрифт:
Лично она думает, что поздновато уже заботиться о приличиях.
Но все это случится позже. А пока она пьет мелкими глотками кислое вино с лимонным привкусом и наблюдает, как он опускается на четвереньки и сооружает в камине пирамиду из дров, затем подносит спичку и чуть не вопит от радости, когда пламя занимается, взвивается и принимается отплясывать в очаге. Несколько минут спустя, когда огонь померкнет, опадет, скукожившись до блеклого мерцания, он опять скорчит обиженную мину и обвинит в неудаче сырые дрова.
3.
Раздвоение. Есть у нее такой дар. Один из немногих.
Они
И пока она с усмешкой раздвигает его ноги и поднимает вверх ступню, она глянет на себя, та глянет, другая, что сидит на диване на расстоянии в шесть благопристойных дюймов от него, и спросит: «Что ты тут делаешь? ЧТО, РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО, ты тут делаешь?» Женщина на диване опустит глаза на женщину на ковре, на эту разнузданную, возбужденную, позволившую юбке задраться до бедер, выставившую напоказ светящуюся бледность своей кожи, и скажет:
Всю мою жизнь я только и делала, что заботилась о других. Сколько себя помню. Мне двадцать лет, и меня никогда не учили, как любить других, только как о них заботиться. Эта роль была навязана мне родителями. Точнее, моей родительницей. В моей короткой взрослой жизни меня трахнули двое мужчин и, трахнув, очень скоро меня бросили, потому что не хотели, чтобы я о них заботилась. Их бесило мое стремление заботиться о них, но я ничего не могу с этим поделать, потому что ничего другого не умею. И я чувствую, что этот мужчина нуждается в помощи. И только я могу ему помочь, больше никто. И это притягивает меня к нему, влечет против моей воли, и, наверное, это единственная разновидность влечения, которая мне доступна, иной я никогда не постигну.
Женщина на ковре садится, чопорно натягивает юбку на колени и говорит:
Какая же ты дура.
А потом говорит:
По-моему, ты ищешь кого-нибудь, кто сгодился бы тебе в отцы.
4.
Ночь, половина второго, а может, два. Она не может уснуть. В комнате его дочери душно, поэтому она открыла окно и курит, вглядываясь в ночь, горящий сигаретный пепел светляками падает в темноту.
Тьма кромешная. И ей страшно. Лисицы воют совсем близко, здесь ни город, ни деревня. Она жила в городах, она жила в деревнях, она жила в разных местах и на разных континентах, но это место пугает ее сильнее прочих. Редкие огни вдалеке. Нескончаемая бесстрастная абсолютная тишина мидлендской ночи.
Сердце Англии.
Дверь тихонько отворяется, в дверном проеме, как в раме, стоит он, подсвеченный сзади тусклым коридорным светом. Она тушит сигарету, поворачивается и идет к нему. На ней только короткая маечка и белые хэбэшные трусики, и хотя эта одежда не кажется ей сексуальной, она понимает, что он возбуждается. Она чувствует его взгляд на своей крошечной груди, на сосках, затвердевших от ночного холода. Он делает шаг вперед, кладет руку
Потому что я не могу все это разрушить.
И добавляет:
Тебе придется сделать это самому.
19
Рассказ Мальвины Дуг читал воспаленными глазами в половине третьего утра, минут через сорок после того, как она его отправила. Ранульф проснулся в третий раз за ночь, и Дуг отнес хнычущего, разрывающегося между сном и голодом ребенка на кухню, нашел бутылочку со сцеженным материнским молоком и сел проверить электронную почту. Сын шумно сосал, пока не сомкнул крепко веки и не задышал медленно, в ритме прибрежной волны на спокойном море, младенчески посапывая. С ребенком, оттягивавшим ему левую руку, Дуг свободной рукой продолжал орудовать на компьютере. Он создал папку «Тракаллей» и сохранил в ней рассказ Мальвины. Затем создал новый документ под названием «О Мальвине», сохранил его в той же папке и напечатал несколько фраз:
М. переночевала в доме П.Т. 1 апреля 2000 г.
Чувствует себя пострадавшей в некотором смысле. Он что, хочет воспользоваться ее молодостью, наивностью и потерянностью?
С какой скоростью такие отношения приведут к краху карьеры?
Тут он почувствовал, что тоже засыпает. Отнес Ранульфа обратно в кроватку, затем отправился к себе в спальню, уютно устроился между углами и округлостями тела Фрэнки, а потом несколько дней не вспоминал о прочитанном рассказе.
Его по-прежнему приглашали на редакционный совет, но Дуг уже начинал сомневаться, а стоит ли туда вообще являться. Слово ему обычно давали последнему. А иногда у них даже не оставалось времени, чтобы обсудить книжный раздел.
Во вторник, к примеру, новости промышленности значились первым пунктом в повестке дня. Опоздав, как всегда, главред рухнул на вращающееся кресло и мельком оглядел членов редколлегии, в заведенном порядке рассевшихся за круглым столом. Каждый с разной степенью нервозности — в зависимости от возраста, опыта и темперамента — дожидался внимания начальства.
— Итак… Джеймс, — начал главный. — Чем порадуете?
Джеймс Тайлер, новый редактор отдела бизнеса, был на одиннадцать лет моложе Дуга. Он окончил факультет экономики Королевского колледжа в Кембридже, в газете работал менее двух лет.
— Судьбоносный день для «Ровера». — Джеймс изъяснялся гладко и уверенно. — К пятнице «Алхимия и партнеры» обязаны оформить заявку. Скорее всего, уже сегодня они объявят о своих намерениях публично. Думаю, мы должны сделать очерк об их боссе: «Человек, который поедет на „Ровере“» — в таком духе.
— То есть дело уже решенное?
— Похоже на то.
Главный редактор никогда не улыбался. Однако изредка его глаза начинали хитро поблескивать, этот блеск появился и сейчас.
— Хотите сказать, — на Дуга он не глядел, даже не повернул головы в его сторону, но каким-то образом дал безошибочно понять, что обращается именно к нему, — что та потрясающая, эпохальная демонстрация прошла абсолютно впустую?
— Очевидно, так.
— Да ну! Неужто там, в Мюнхене, не читают нашу газету? Мы ведь даже поместили что-то на первой полосе, верно? Напомните-ка, кто писал материал?