Круг
Шрифт:
— A-а, вот оно что… — протянула Тахмина.
Замолчали. Заур достал из кармана расческу и нервозно стал причесываться.
— Ну, хорошо, — сказал Неймат, — извините, я помешал вашей беседе. — «Интересно, она весь день будет ходить так, расстегнутая?» — подумал он, отошел, затем, не удержавшись, обернулся и снова посмотрел на Тахмину. — Если вдруг случайно во сне попаду в Ригу, непременно тебя там найду.
Мелкие ровные зубы — как зерна кукурузы…
«А все-таки интересно: неужели действительно между Тахминой и Дадашем что-то есть? Дадаш
Неймат вернулся в отдел. Футбольные страсти утихли. Все работали опустив головы. Похоже, что Дадаш не собирается продолжать вчерашний разговор.
«Начать самому? Нет. Не годится. Но если я промолчу, он и не вспомнит. Может, намекнуть как-нибудь? Но как? Э, да что я раздумываю?!»
— Дадаш-муаллим, — сказал он, — вы помните, мы вчера говорили о договоре? — И тут же почувствовал, как все в комнате навострили уши.
Дадаш поднял голову:
— Да, да, конечно. Яхья, скажи, пожалуйста, Тахмине, пусть оформит договор.
Вошла Тахмина. Пуговицы были застегнуты. Интересно, ей Заур подсказал? Она достала из ящика бланк и начала заполнять: имя, отчество, адрес…
— По какой ставке?
Неймат вдруг с удивлением отметил, что до сих пор не слышал, чтобы Тахмина обращалась к Дадашу по имени. Ни «Дадаш-муаллим», ни просто «Дадаш». Сколько он ни старался, не мог ничего вспомнить. Кажется, Тахмина всегда говорила с шефом в какой-то безличной форме…
Стало очень тихо. И Курбан, и Яхья, и Джумшуд были заняты делом. Но Неймат знал, что они ловят каждый звук.
Неймат думал: «Минимум шестьдесят, максимум сто пятьдесят. Интересно, сколько же: восемьдесят, сто или сто двадцать?»
Дадаш сказал:
— Сто двадцать, работа серьезная.
Тахмина написала.
— Подпиши.
Неймат расписался. Дадаш тоже.
— Почему ты написала сто двадцать? — воскликнул он. — Я же сказал — сто!
Это была традиционная шутка Дадаша. Все рассмеялись.
— Что поделаешь, расписались, — вздохнул Дадаш. — Грех на Тахмине. Сказанного не сотрешь.
Когда Дадаш сказал это, у Неймата, как искра, промелькнуло воспоминание — слова, сказанные тещей в роддоме.
— Большое спасибо, — сказал Неймат, — очень вам благодарен, Дадаш-муаллим.
— Напиши заявление на аванс, я дам вместе с договором на подпись директору.
Забрав документы, Дадаш вышел из комнаты.
Яхья поднял голову.
— Повезло тебе, — сказал он.
— Человек сам кузнец своего счастья, — отметил Джумшуд.
Курбан ничего не сказал. Сидел насупившись. Неймат знал, что на душе у него кошки скребут.
Вернулся Дадаш.
— Ну, теперь иди на поклон к Сафтару.
Дядя Сафтар был главным бухгалтером.
— Нет, нет, денег сейчас нет. Ни копейки.
— А когда будут?
— Через десять дней.
Не было еще такого случая, чтобы Сафтар дал кому-нибудь деньги сразу.
Но если он сказал — через десять дней, то ровно через десять дней можно было спокойно прийти и получить деньги. Он был хозяином своего слова.
— Можешь мне поверить, если б были, я бы тебе не отказал. Только что заходил Дадаш. Послезавтра он едет в Ригу. И ему я сказал то же: нет денег. Вышлю ему туда.
«Значит, Дадаш послезавтра уезжает. Вот так-так!»
Неймат давно проиграл Дадашу в нарды ужин с коньяком. И должен был пригласить его до летнего отпуска. Теперь оставался один завтрашний день. Успеть, конечно, можно. Но получалось как-то неловко. Договор, то-се… Получалось так, будто это благодарность. Паршиво! Нет, конечно. Дадаш его знает. Знает, что он не из таких. Но кто-нибудь из сотрудников непременно так подумает. Тот же Курбан. «Видишь, детка, учись, уметь надо. Не подмажешь — не поедешь», — и прочая народная мудрость!
Как бы там ни было, а Дадаша надо приглашать без свидетелей, тихо, без шума. Но сперва — посоветоваться с «премьер-министром». Он позвонил домой из коридора. Все рассказал Сурее.
— Да. Мяса я достану сам. Пораньше встану, куплю все, что нужно. Нет, нет, никого, будет один Дадаш, скажем Муртузу с семьей, Таире… и все.
В коридоре он подстерег Дадаша, пригласил.
— Ну что ты, зачем, пусть останется на осень…
— Нет, ей-богу, мы уже давно собирались. Только вот я не знал, что вы послезавтра уезжаете. Поэтому и говорю так поздно.
— А ребятам сказал?
Неймат замялся.
— Нет, я думал, может быть, посидим одни. Как говорится, в узком кругу. Понимаете… — Он пытался подыскать подходящее объяснение, но Дадаш сразу сориентировался.
— A-а, ну что ж, очень хорошо. Значит, завтра в три…
Неймат уже спускался по лестнице, как вдруг кто-то схватил его за руку. Неймат вздрогнул. Это был Мамед Насир.
— Рад тебя видеть!
— Здравствуй, здравствуй, Мамед Насир.
Тридцать пять лет назад Дадаш, Сафтар и Мамед Насир одновременно поступили сюда на работу. Независимо от возраста все сотрудники звали теперь Дадаша Дадаш-муаллим, Сафтара — дядя Сафтар, Мамеда Насира же — просто Мамед Насир.
У Мамеда Насира было две страсти: игра в нарды и портвейн.
Это был сутулый, худощавый, среднего роста человек с поредевшими волосами. У него была странная улыбка — жалкая, какая-то вымученная. Казалось, он улыбался без разрешения и знал, что это добром не кончится. Казалось, что он решил двигаться, сидеть, жить вопреки запрету и теперь готов ко всему.
Воротник его рубашки был несвеж. Он был первоклассным корректором, но все, что зарабатывал, пропивал. У него не было ни жены, ни детей. Его любимой присказкой были слова: «Я, Мамед Насир, одинок и сир».