Круги на Земле
Шрифт:
…Ни забыть, ни стереть не удалось, поэтому Мирон вынужден был пару раз переспросить, кто звонит.
Серебряк, похоже, сидел тут уже давно. И дожидался именно Юрия Николаевича
— это было понятно по тому, как проворно вскочил одноногий при виде Журского.
— Гэта ты, Юрась, ци мае старыя вочы мяне падводзяць?
— Ну, что ж вы наговариваете на себя, — Юрий Николаевич неодобрительно покачал головой. — Уверен, ваши глаза еще долго будут оставаться зоркими и внимательными. Это ведь у вас
Старик поджал губы:
— Жартуешь, Юрась. Гэта добра, кали чалавек жартуець. Ды тольки — кали ен мае повад жартаваць. А кали повада няма…
— Да кажется, Иван Петрович, мне и плакать особо не от чего.
Серебряк саданул кованым концом палки по земле:
— Брэшаш! И сам гэта ведаеш! Ци не ты прыглашау чарцячника к Сяменаваму сыну? Дагавор з мракабесам укладау? Так што…
— Иван Петрович, — Журский укоризненно вздохнул, — как можно? Мы же с вами взрослые люди, разумные, цивилизованные. Вы ведь не один год работали в органах, атеистом всегда были. Какой «мракобес», какой «чертячник»?
— Брось гэта, Юрась, ой брось! — Серебряк прищурился, разглядывая лицо собеседника. — Не грай са мною, не дуры мяне — не абдурыш, не абаграеш. Сабе ж зробиш хужэй.
— Ну хватит, — терпение у Журского закончилось, тем более, что на душе было тошно и без угроз одноногого старикана. — Довольно, Иван Петрович, пошутили и ладно. Мне нужно возвращаться в Камень: дела…
— Ступай, — проскрипел одноногий. — Тольки помни: пры патрэбе звяртайся, дапамагу. Я ж не просто так, Юрасик, я ж знаю, што ты цяпер у чарцячника на кручку; ты и плямяш твой. И ен той гачок рана чи позна дзерниць. Так ты звяртайся тады ка мне, не саромся. Хаця ты и не паважаеш старога — дапамагу табе выкарабкацца.
— Не думаю, что…
— Не думай. Звяртайся.
В конце улицы появился старенький ЗИЛ, и Серебряк проворно выскочил на дорогу, помахивая рукой:
— Зараз зупыним — не пяшком табе ж исци.
Грузовик затормозил перед самым стариком; из кабины высунулся мужик с цыгаркой между серых губ. Водитель явно собирался обматерить одноногого, но сдержался, стоило только их взглядам пересечься.
— Чаго ты, Иван Пятрович? Давезци куды?
— Ты праз Стаячы Камень? — уточнил Серебряк. — Падкинь добрага чалавека.
— Падкину, — мужик смерил Юрия Николаевича взглядом, указал цыгаркой на дверцу: — Сядай.
И только когда отъехали за поворот, не стерпел, выматерился, глядя в зеркальце заднего вида.
— Вот паршывый старичонка, заусягды падсядае у машыну: «Вязи яго!» …И усе муциць ваду. Жыцця ад яго няма! — добавил мужик уже спокойнее.
— Мутит, — эхом отозвался Журский. Он до сих пор потирал запястье, за которое ухватился, прощаясь, Серебряк: «Не забудзь. Звяртайся».
— Мечта, значыць, збываецца? — чуть иронично подытожил Мирон, выводя машину на загородное шоссе. — И ты, значыць, сам в усе гэта верышъ?
— Верю, — не раздумывая, подтвердил Игорь. На друга Остапович не обижался: если и существуют в мире абсолютно приземленные и прагматичные люди, то Мирон именно к таким и относится. Верит он только в то, что может пощупать, понюхать или (предпочтительнее всего!) употребить вовнутрь. Что, впрочем, не мешает Мирону оставаться просто хорошим человеком, способным выручить в беде приятеля. Вот и пленку купил, целых две катушки — молодчага!
Игорь мечтательно коснулся пальцами разноцветных коробочек и представил себе, какие уникальные кадры могут получиться…
Он бредил летающими тарелками лет с десяти — когда впервые увидел «Ангар-18». На мальчика произвел впечатление даже не столько сам фильм, сколько то, что снят он был «на основе документальных материалов». Вернувшись домой, Игорь тем же вечером завел специальный альбом, куда начал вклеивать вырезки о всякого рода необычных явлениях — первой стала заметка из утренней газеты, где как раз говорилось о кругах на рисовых полях Китая. Постепенно альбом распухал — и в то же время росла одержимость его хозяина «энэлами».
Мальчишкам не свойственно долго увлекаться чем-то одним, но Игорю никогда надолго не удавалось «излечиться» от невероятной, необъяснимой тяги, которую он испытывал ко всему тайному. Возможно, интерес этот существовал в противовес излишне «обыденной» жизни — а может, дело в призвании, в нашедшем себя таланте?.. Как бы там ни было, однажды альбом с вырезками закончился и был заведен второй… а затем третий, четвертый… — сейчас их девять, и в каждом — статьи, фотографии, его заметки на полях. В последнем некоторые статьи принадлежат Игорю, но ни одна из них не написана «по живому материалу» — все это переводы и компиляции чужих исследований.
Остаповича мучило такое положение вещей, он не желал навсегда остаться лишь «обзирателем», как он иронически называл подобную профессию. Не потому даже, что чувствовал себя полуворишкой, а из-за до сих пор не угасшего стремления самолично увидеть чудо.
Неделя за свой счет? — да хоть год! Ради такого шанса Игорь согласился бы и на большее.
— А кажуць, — продолжал неугомонный Мирон, — што гэта усе адзин абман. Амерыканцы цяпер твораць такия чуды — ку-уды там фантастицы! И «тарелки», кажуць, яны зрабили. Узяли абыкнавенный самалет, чымсь накрыли и запусцили
— вось табе й НЛО. Ты б лепш, Игар, заняуся людзьми. Вазьми маю бабку — дык яна, знаешь, скацину поглядом зупыняла. Зыркне — и карова стаиць як укопаная. Бравой павядзе — лягла. Иншай — устала й у хлеу идзе.
Остапович огладил ладонью усы, оперся о руку, молча слушая Мироновы откровения.
— Або ж, возмем, иншый выпадак. Прадзед. Той ваабшчэ дождж словам выкликау. Крикне па-свойму — и за дзесяць хвилин хмары сабралися, ужо крапае.
Вот аб чым трэба стацци писаць. А ты — «тарэлачки»… Тольки не абражайся, но…