Круги на земле
Шрифт:
7
– Ну и что же, Холмс, какие можно сделать выводы из увиденного? Кто убийца? Остапович щурясь, наблюдает за мальчишками: те убежали далеко вперед и, кажется, преследуют какого-то зверька. Со стороны их погоня напоминает игру в кошки-мышки - невидимый отсюда беглец явно проворнее ребят, к тому же он воспринимает происходящее всерьез и потому имеет больше шансов на победу. В данном случае - на то, чтобы ускользнуть. Игорь пожимает плечами: - "Убийца"... Не ведаю, Никалаевич. Скажу тольки, што ранней таких прызнакау не была. - Хочешь сказать, что на НЛО не похоже. - Пахожа! У тым то й справа, што пахожа. Але - не яно! - Тогда - что или кто? - Абы знацця! Можа быць, и НЛО. Новый апарат, иншая мадыфикацыя. - Но сам ты не веришь в "новую модификацию"?
– замечает Журский. - Точна! И не пытай, чаму - просто интуицыя. Юрий Николаевич задумчиво потирает подбородок: - Интуиция - эт немало. Но, наверное, она же и подсказывает тебе, кто на самом деле виноват в появлении кругов? - Увы. Тут яна маучыць! - А не могут это быть, например, какие-нибудь... природные явления, что ли... - Сам жа ж разумееш, што не могуць, - отзывается Игорь.
– Штоб гэта зрабиць, трэба обладаць вяликай силай. Не бывае такога у прыродзе. Ци ж, як твая ласка, я про такое ня чувау. - Хм... Не такой уж большой, если каждый колосок вдавливать по-отдельности. Но это, конечно, бред. ...Хотел бы я увидеть, кто ж это сотворил. - А я б - не хацеу, - качает головой Игорь - Або - здаля. Зверек ускользнул. Денис в сердцах топает ногой: упустили! А какая была шикарная ящерица! Максим - тот вообще едва не рыдает от досады. Он как раз думал террариум дома поставить, а эту красавицу б туда запустить!.. эх! Оба так увлечены собственной неудачей, что старушку замечают только тогда, когда слышат ее ржавое: "Добры дзень". Явление этой дамы, похожей на воплощение средневековых представлений о Смерти, производит на ребят сильнейшее впечатление. Оба пятятся, а Дениска, зацепившись за что-то, даже грохается на землю - но тут же вскакивает и торопится отойти как можно дальше. Да уж, бабуся что надо! Во-первых, худющая настолько, что лицо больше напоминает череп - зловещий оживший череп, кое-как удерживающийся на дряхлом скелете. Во-вторых, облачена она в живописнейшие лохмотья, которым следовало бы находиться в местном краеведческом музее, в секции "Быт наших далеких предков". В-третьих, взгляд старухи - способный, пожалуй, при минимуме усилий с ее стороны просверлить в вас два отверстия... Ну и наконец коса. Да нет, не девичья, до пояса, а обычная коса, которой траву косят. Старуха на нее опирается, словно на клюку. - Здрастуйце, унучыки! "Унучэки" продолжают пятиться и дико сверкать глазами. Появление "бабушки" их явно не радует. - Чаго гэта вы?
– недоумевает та. Искренне так глазами взмаргивает, вздыхает: ох, племя молодое, неблагодарное!.. Те, само собой, молчат. Зато вмешивается Юрий Николаевич. - Гляди-ка, - поражается он, - это же!.. Да не может быть! "Госпожа Смерть" переводит взгляд на него: - Ишь! Журский! Няужо павярнувся дадому жыць? - Нет, Марь Паллна, только погостить приехал. Она покачивает головой, но не поймешь, то ли под ветром, то ли кивая Юрию Николаевичу. - Гэта добра, што хоць у госци. А усё пупавина. Кали б зарыли у гародзе ци яшчэ дзе - тут бы жыу, а так...
– и она машет рукой, мол, о чем говорить, одна печаль с вами, детьми неразумными. - Але, - воодушевляется старуха, - чула я, своим бацьку з маткай дапамагаеш. Гэта правильна. Без гэтага нияк. А я вось сыночку сваяму, Геннадзюшке, касу нясу. Пайшоу з дому на лужок, а коску-то забыуся. Ох, тружаничак мой ненаглядны! Мальчишки подошли ко взрослым и недоуменно наблюдают за бабусей: чего она городит? Игорь тоже мало понимает
– пытается успокоить ее Журский, но та лишь сурово стучит косой о землю: - Ну што ты можышь мне сказаць? Лепш слухай: чула я ад людзей, апяць круги зъявилися. Прауда? - Правда, - подтверждает Юрий Николаевич, игнорируя это ее "апяць". - То Сатана выйшау из Пекла!
– кричит она, потрясая косой.
– То ён ходзиць па зямли. Круглыя капыты круглыя сляды аставляюць. А камни у их - то крошки пекяльныя, вуглины падзямельныя! Беражыся! Беражыцеся, людоньки! Ой, горюшко идзе! Ой горюшко!.. Она сбивается на бормотанье и быстро-быстро семенит вдоль берега, раскачиваясь из стороны в сторону и иногда ударяя косой о землю. Все четверо молча глядят ей вслед. - Бывшая учительница. Сын у нее умер в Афгане, - объясняет через некоторое время Юрий Николаевич.
– А она с тех пор и "збожыволила", как у нас говорят. Таскает с собой по селу эту косу - летом, а зимой - саночки. "Для Геннадюшки". Соседки ее кормят, за хозяйством приглядывают. - "Апяць", - напоминает Игорь.
– Яна сказала "апяць круги зъявилися". Што, были выпадки? Журский медленно качает головой: - Н-нет. Я, по крайней мере, ничего подобного не слышал. Заметив, что оба мальчика после встречи с сумасшедшей окончательно повесили носы, обнимает их за плечи: - А пойдемте-ка, козаки, обедать, а? Поедим, и тогда уж отправимся к остальным кругам. "Козаки" нехотя соглашаются.
8
Вообще-то идея с обедом была своеобразной попыткой Юрия Николаевича взять тайм-аут. Он еще не чувствовал себя готовым идти туда, где "проявилась" вторая группа кругов - к дому чертячника. Честно говоря, боялся встретиться с колдуном. То, к чему Журский сам стремился еще вчера, сегодня вызывало у него приступ неконтролируемого страха. "В чем же причина? Неужели, виновата старая учительница, о которой я столько слышал, но повстречал - только сегодня, многие годы спустя? /А возможно, причина в том, что ты начал вспоминать?/ Уж во всяком случае - дело не в этих кругах. Они, пожалуй, самое безобидное из всего случившегося со мной за последнее время". Настасья Матвеевна готовила обед, а ее "госцюшки ненаглядные" разбрелись пока кто-куда: Дениска побежал к себе, Макс бродил где-то в саду, а Юрий Николаевич с Игорем устроились на лавочке перед домом. Журналист закурил. Помолчали. Журский, не поворачивая головы, наблюдал, как дрожит тень от пальцев молодого человека. "Совсем у парня нервы ни к черту". Он давно подметил у Остаповича это свойство: перевозбуждаться по, казалось бы, малейшему поводу. Юрию Николаевичу сложно было судить о причинах такой сверхнервозности, но подозревал, что виноват прежде всего образ жизни журналиста, вынужденного жить и работать в обстановке, когда очень многое запрещается, официально или же по внегласным правилам. Но сейчас, сейчас-то из-за чего дергаться?! - Не спокойно мне штось, Юрий Никалаич. Вучыцельница твая... - Да ну, нагородила огород - я же объяснял, она, как говорится, в своей тональности. Не принимай всерьез. - Я б не прыймау, - вздохнул Игорь.
– Ды тольки гэта трэцяя... любяць яны мяне. - Что значит "третья"? Часто к тебе сумасшедшие с предсказаниями лезут? - Нашчот сумашедшых - не знаю. Цыганка была. Яшчэ у горадзе. А ужо тут, у гэтых... Прудках, да?
– там таксама якаясь прыстарэлая падчапилася. "Не хадзи, - гаворыць, - у Стаячы Камень. Там - смерць". - Да, перспективка ничего так, заманчивая. Чего ж пошел?
– он выставил перед собой ладони, прерывая возмущенный возглас журналиста: - Ладно, ладно, шучу. Ты у нас человек цивилизованный, во всякую муру забобонную верить не станешь. Поддерживаю. Удивляет одно: почему вдруг ты так заволновался? Ну совпадение, с кем не бывает. Игорь взглянул на Журского, выдавил кривую усмешечку: - И часта з табой такое трапляецца? Га? Тот смущенно развел руками. - Тож-то и яно! Знаеш, мне гэта нагадуе вельми паганюшчы раман страхау. Самый пачатак. - Почему ж "поганющий"? - А автор повторяецца. Тры папярэджэння - на два больше, чым патрэбна б была. Ды й аднакависенькие: бабы старые являюцца, гразяць... Скучно, избито, банально. - Ну-у, может, не так все просто?
– предположил Юрий Николаевич. Допустим, твои женщины дополняют одна другую... образ там раскрывают, я не знаю. - Дурыстика! Знайдзи, покажы мне сённяшняга аутара, катрый бы образ раскрывау! Толку от моих жэншчын - адзин... - Так уж и один... - ... доказаць, што яны сапраудна штось знаюць. И выходиць, штось такое сушчэствуець. - И оно крадется во тьме, чтобы сожрать нас!
– торжественно завершил он. Извини, Игорь, но не верю. Как ты говоришь, "дурыстика". Хотя полюбопытствовать, чего ж тебе напророчили цыганка с дамой из Прудков, я не отказался бы. Он вполуха слушал рассказ Игоря и думал: а как бы ты, дружище, заговорил, узнай, что мама моя, Настасья Матвеевна Журская, потомственная знахарка? Вот и получается: ты во все это не веришь, а приходится, я же во все это верю, хотя верить-то как раз не хочу. Не хочу даже допускать возможности, что все твои "дамы" не от своего скверного характера предсказывали то, что предсказывали, не желаю верить в невозможность противостоять постаревшему Стояну-отшельнику, которого здесь зовут чертячником - и не зря, кстати, зовут. Об остальном и говорить не стоит. Круги твои - так, ерунда. Меня больше волнует зубок чеснока, который я вчера обнаружил в своем кармане. Наверняка мать положила. И думать о причинах этого ее поступка я тоже не хочу. Я слишком успешно позабыл обо всем этом (понимаешь, старик, в городе такие знания ни к чему), слишком успешно, чтобы теперь восстанавливать их в своей памяти. Но, боюсь, придется. "...боюсь". Журский нащупал в кармане сухую каплю чесночной дольки, сжал, словно была она амулетом от всех напастей - и в это время с крыльца донеслось: - Хлопчыки маи даражэнькия! Да столу!
9
Обедали куриным бульоном, неизменной жареной картошкой и овощами. Хозяйка строго наблюдала за гостями: всё ли в порядке, всем ли угодила?
– и при этом успевала еще что-то перемешивать в большой металлической миске. Макс ел с аппетитом, азартно и энергично поглощяя свою порцию; Игорь рассеянно и без души; Юрий Николаевич же, хоть и уделял картошке с бульоном должное внимание, мыслями был далеко. Он вспоминал о том, как впервые осознал, что мама его обладает способностями, которых нет больше ни у одного человека в деревне (о Стояне Юрась тогда не знал). Это плохо согласовывалось с тем, что говорили в школе, еще хуже - с обгоревшим остовом церквушки, сожженной, по словам старожилов, "после немца"; церквушка свидетельствовала об абсолютном торжестве разума и материи над бреднями капиталистических священников о боге и пр. "Чудес не бывает", - вот она, истина в последней инстанции. Но поскольку целительский талант Настасьи Матвеевны не вписывался в рамки современной науки, именно чудом он и был, самым настоящим. Даром свыше. Но, как и всякий дар, нес он в себе множество опасностей. Потому и говорить о нем при чужих людях не следовало. А свои и так знали. Объяснил все это Юре старший брат, когда, по мнению последнего, "пришло время". Младший на удивление быстро понял его слова - возможно, из-за того, что сам уже обнаружил свой дар - музыкальный. И отныне молчал: в компании ли приятелей, в кругу ли семьи. Тема эта считалась запретной; да и сама Настасья Матвеевна старалась лишний раз способностей своих не проявлять. Знала, видела на примере Мирона-чертячника (Стоянового отца) да и Варвары, сестры Стояновой, чем платят люди за добро и зло. А у Настасьи Матвеевны семья, ей лишний раз привлекать к себе внимание Серебряка не хочется. Но и об истинной сущности отшельников, и об их взаимоотношениях с Серебряком Юрась узнал намного позже. Когда "заиграл" путь к умершему и покоящемуся на берегу Струйной старому чертячнику и шагал домой вместе с дядькой Григорием. - Слыш, плямяш, - сказал тогда дядька, попыхивая папироской, - ты глядзи, пра усё гэта маучы. Они шагали, все семеро, вдоль речки, возвращаясь к дороге. Молодой отшельник остался у домовины. - Прауду дзядька кажа, - отозвался молчавший все это время Потапыч.
– Нам жа усем горш будзе. Табе - таксама. - Рабёнка не запугивай, - строго молвил Филлип Гнатович. Он после случившегося выглядел подавленным, но теперь понемногу приходил в себя. - Што, няпрауду кажу?
– обиделся Потапыч.
– Прауду. Твой же Ивашка, тольки даведаецца, што такое магло быць, зробыць нам блакаду Ленинграда з Барадзином разом. И табе ж - першаму, - добавил он.
– Мы што, мы людзи маленькия. Санек - яму не прывыкаць, я - заслуги у мяне, лишний раз не зачэпяць. А от ты, Филлип Гнатыч, на поуную катушку паляциш. - Ды годзе вам!
– дядька, похоже, не на шутку рассердился. Разкудахталися! Як будзець, так и будзець. Няужо ад вашых слоу штось пераменицца. Идзице и язык за зубами прытрымывайце; а праз тры дни гэта ваабшчэ ничога не будзе значыць: як пахавали, дзе, хто... Они расстались у моста - всем, кроме дядьки с Юрасем, нужно было в сторону Адзинцов, так что дальше родственники шли вдвоем. - Табе мамка ничога не разпавядала? - Аб чым?
– удивился мальчик. - Аб чарцячниках. И аб ведзьмарке. К этому времени Юрась уже кое-что разведал, так сказать, по своим каналам. Хотя среди ребят тема старого и молодого отшельников негласно считалась запретной, нет-нет, кто-то да и проговаривался: о том, что видел... или не видел, а примерещилось только; о том, что слышал... или не слышал, а так, думал, что слышал... То же и с ведьмаркой. Она жила на противоположном от чертячников крае деревни, тоже наособицу от остальных, и тоже во многом для любопытных мальчишек оставалась той тайной, в которую они не спешили проникнуть. Ибо тоже видели и слышали поблизости от избы ведьмарки всякое - и не горели желанием всматриваться и вслушиваться получше. Да и родители, прознай они про неуемное любопытство своих чад, наверняка просветили б так - неделю в школе на уроках стояло бы дитя, к стеночке прислонясь; случаи такие уже были. Одним словом, если Юрась что-то и знал об этих загадочных людях, то крайне мало. А мать и вовсе ничего ему не рассказывала, в чем он честно и признался (умолчав обо всем остальном, все-таки ему известном). - Так слухай, - строго велел дядька. И добавил, щурясь в невыносимо голубое небо: - Слухай ды на ус мотай. И Юрась слушал. О том, что когда впервые появились в деревне предки старого Мирона, никто уже сейчас и не помнит. Может, и вовсе они не появлялись, а пришли вместе с первыми поселенцами... Раньше проще было узнать, достаточно б в церковную книгу поглядеть (где рождения и смерти записывали) - но книгу сожгли вместе с церковью, так что... Ну так вот, как бы там ни было, а уж из немногих предков Мироновых, кого люди еще помнят, все, ровно один, отличались ведунскими способностями. И не путай способности эти с тем, что может почти каждая сельская бабка сотворить: ранку там зашептать или хорька от курятника отвадить! Во власти чертячников - намного большее. Почему? Разное говаривают, сейчас разве разберешь, где правда, а где людские домыслы... Только вот дыма без огня, известно ведь, не бывает - и просто так прозвища не даются. "Чертячником" без причины не назовут. Может, и впрямь продал весь род их души Сатане, а взамен получил в услужение "мелких каверзников"? Как знать... И не потому ли фамилия рода такая странная - Амосы? Один учитель школьный, который еще маленького Григория с сестрой его, Стаськой, учил уму-разуму, как-то сказал, что фамилия эта происходит от древнееврейского слова и означает "несущий ношу"; да и не фамилия это на самом-то деле, а имя! Но то всё так, догадки, слухи, шушуканья запечные. А вот доподлинно известно, что в роду Амосов девочки рождаются редко, однако уж если рождаются, непременно становятся ведьмарками. Чертячники - те больше мастера по лесным силам, по лечению снадобьями, из зверей приготовленными; ведьмарки же - полевые хозяйки, к травам да настоям склонные в своем мастерстве. Такою уродилась и Варвара Мироновна, сестра Стояна-отшельника. Но что-то взыграло в девке, не пожелала, как родичи, мастерство небогоугодное постигать - в город ехать намерилась, учиться. Ничего у нее, конечно, не получилось: паспорт ей выдавать не желали, так она сама взяла и укатила. Сбежала значит. Ну да вскоре вернулась - хоть и упрямая она, Варвара Мироновна, хоть и с характером (это у Амосов потомственное), а не глупая, поняла, что плетью обуха не перешибить. Только жить с отцом и братом все равно не пожелала. Поначалу собиралась было хату делить (речь в их семействе неслыханная) да потом проще дело решили. Как раз ведь война отгремела... (Здесь дядька Григорий остановился (и на словах, и на самом деле) долго молчал, вспоминая о чем-то, и лишь потом продолжил; а Юрась почему-то решил, что в войну в Стаячым Камене случилось нечто, к чему оказались причастны чертячники - не потому ли и Потапыч со старым учителем пришли на похороны отшельниковы?..) После ж того, как прогнали немчуков, как раз одна хата освободилась. Туда Варвара Мироновна и переехала. (И снова Юрась удивляется: если сестра Стояна-отшельника не намного старше братца, почему же немолодой уже дядька Григорий называет ее непременно по отчеству?) С тех пор так и живут: порознь. Хотя ссора, кажется, случилась между отцом и дочкой, а брат с Варварой Мироновной отношения поддерживает... поддерживал. Как знать, не осерчает ли, что не пришла на батьковы похороны? Но это их дела. Тому же, кто в ведьмарочьи или ж чертячниковы дела нос совать начнет... не-ет, тому сложно позавидовать! Ежели ты, конечно, не Ивашка Серебряк, держись от Амосов подальше и детям своим закажи. Хотя, если уж совсем припрет доля к стенке - тогда да, тогда можно и рискнуть, пойти за советом или помощью... Но не о том рассказ. За помощью-то как раз бегали, частенько не признаваясь в этом не то что соседям, а даже своим же, семейным. Вот поперек дороги вставать - ни у кого раньше дури такой не набиралось. У "партейца" набралось. Откуда он явился в район толком никто не ведает. Говорят, направили "на места" - тогда это практиковалось. Он и прижился - присосался, акклиматизировался, даже понравилось ему тут. Кое-кто утверждает, что в Ивашке (это за глаза он Ивашка, а при общении извольте Иван Петровичем величать, хотя возрасту в нем немного, на Петровича-то и не тянет), - так вот, кое-кто утверждает, что в Серебряке есть примесь цыганской крови, из-за чего он сам, в принципе, способен на всякие-разные фокусы и чудеса в чертячниковом духе. Да только изначально решил для себя Серебряк, что быть правильным активистом куда как сытнее и вернее. Оттого, видать, и разных мастеров, от малосильных бабунь-шептух до чертячников, так ненавидит - известно ведь, рыбак рыбака видит издалека, а уж эти-то себе подобных за добрую версту чуют! Хотя, мыслится некоторым, не в этом дело. Не только в этом. Просто приглянулась Серебряку Варвара Мироновна, даже, сказывают, в женихи он к ней набивался. Или не в женихи, а так... Сложно сказать: что меж двумя людьми было, то иным знать не дано, пока те двое не расскажут - а те двое не из языкастых. Только с некоторых пор ох и начал же Ивашка яриться! Церковь, которую даже немчуки не тронули, спалить велел. Сунулся даже было Амосов в колхоз записывать (чего с самого начала Советской власти никому не удавалось), да тут, правда, и спекся. После войны это уже было, потому и не вышло у Серебряка ничего. Искал других зацепок, чтобы задеть побольнее, понадежнее да и выкорчевать весь чертяцкий род, к чер-ртовой матери!
– не вышло... до сих пор не выходило. Но вот ежели узнает про то, как старого Мирона поховали, своего, не сомневайсь, не упустит! - Таму, племяш, - закончил дядька Григорий уже у самой калитки Юрасевого дома, - трымай-ка ты рот на запоры. Тым пачэ, што мамка у цябе сама трохи варажыць умее, дык каб и вам, глядзи, от "парцейца" не перапала! А Настасья Матвеевна и впрямь "варожыць" умела, и не "трохи", как долгие годы думал Юрась, а довольно неплохо. Только старалась этого не показывать. Но с какого-то момента (он не помнил, был ли тому причиной конкретный случай или нет) Юрась понял, что его мама знает и может намного больше, чем он подозревал. Потом как-то услышал в случайном разговоре, что и бабка его ведовством "баловалась", и прабабка... Однако дальше выяснять что к чему не стал. Был он тогда уже достаточно взрослым, чтобы не ворошить прошлое. ...Теперь, сидя за столом и наблюдая, как мать перемешивает неопределенного цвета бурду в большой металлической миске ("Знакомо... Когда-то я это уже видел..."), Юрий Николаевич размышлял о том, не может ли так случиться, что прошлое само начнет ворошить людей.
10
Игорь чувствовал себя неловко и до сих пор не мог понять, что тому причиной: то ли внимательный взгляд мальчишки (после завтрака пацан, кажется, о нем позабыл, а вот теперь опять вспомнил), то ли статус гостя-приглашенного (и ведь консервов с собой привез, а бабка только усмехнулась, мол, чего там, лучше покормлю-ка я вас свеженьким - кормит вот...); или просто всё вместе да плюс случившееся у реки: круги, сумасшедшая седая учительница с косой дурацкой... Остапович ерзал на лавке, так-сяк глотал норовившие встать поперек горла куски; беспричинно волновался. Тут еще и мать Журского уселась в комнате да чего-то в миске перемешивает - а глазами все за гостем следит! Вот уж ведьма так ведьма, не в обиду Юрию Николаевичу будет сказано. Вернее, сказано как раз не будет. Чтоб - не в обиду. А будет сказано: - Дзякую, Настасия Мацвеяуна! Вельми смашна! Журский с мальчишкой поддерживают: - Да! Класс! - Спасибо, мам, на самом деле, очень вкусно. - На здароуечка, госцейки мае залатыя! На здароуечка! И тут старушка отчебучивает такое... Игорь сперва решил даже: умом бедолаха тронулась, от радости. Поднялась, подошла к столу, ложку, которой бурду в миске размешивала, на скатерть положила, а сама согнулась и шасть под стол! Проворная бабуся! Все трое "госцюшек", само собой, в недоумении, нагибаются - глядь, а хозяйка миску свою в угол поставила (тот самый, "красный", в котором иконы висят) и чего-то шепчет. Игорь поневоле прислушался: - Стауры, Гауры, кали чуеце мяне, гэтая яда для вас, наядайцесь пра запас! Остапович не знал, кто такие эти "Стауры-Гауры", но в одном был уверен: сам бы он ни за какие суперпризы не попробовал этого угощения. Мало того, что оно ощутимо пованивало чесноком, так еще и на вид напоминало скорее некое блюдо после того, как оное съели. Гауры и Стауры, причем по несколько раз. И вот еще что почудилось Игорю: будто ритуал этот, с миской на полу, с обращение к Бог весть кому, - знаком ему. Напряг мозги - и точно, Настуня ж читала! - Знаю я про гэтый звычай, - сообщил он недоумевающим Журскому и Максиму.
– У якийсь асабливый дзень так задабрывали душы сабак багатыра Буя (ци Бая - не прыгадаю ужо). Вучоныя личаць, што слово "Гауры" произошло ад литоускага "лохмы", а "Стауры" - от "выть". И што гэтыя дзве сабаки бегали за сваим гаспадарам усюды, тож и пасля смерци не пакинули яго. Ци прауда, Настасья Мацвееуна? Поднялась Настасья Матвеевна с пола, на Игоря глядит. - В книжках, ведама, рознае пишуць, - говорит.
– Тольки там заужды усё не так, як у жыцци. И улыбается, устало так улыбается...
11
После обеда Остапович почему-то не торопился идти ко второй группе кругов. Юрий Николаевич - и подавно. Присели на той же лавочке у забора, на дорогу глядели, молчали; журналист перекуривал. - Лето какое-то до неприличия дождливое выдалось, - сообщил Журский, наблюдая за похмурневшим небом.
– Мать с отцом жалуются, что сено никак не просушится. - Высахнець, - отозвался Игорь.
– Ня могуць жа увесь час одны дажджы исци. А кстаци, - спохватился он, - кали круги зъявилися, дождж таксама ишоу? - Кажется, да. Это имеет какое-то значение? Журналист пожал плечами: - Кали б знацця! Я вось што думаю, на небо гледзячи. Не пайдзём мы сёння да других кругоу толку ниякага. Знимаць не палучыцца, надта пасмурна. - Лады! Тогда как насчет немного поработать?
– предложил Юрий Николаевич.
– А то у матери в двух-трех местах забор прохудился, так я все собираюсь подлатать... Ну и видишь, - он протянул, показывая одетую в красную шерстяную повязку кисть левой руки.
– Я ее вроде и вылечил, но все-таки один не справлюсь. Поможешь? - Чаго ж не? В это время из окна, что глядело на улицу, высунулся Макс: - Дядь Юр! Мы скоро к кругам пойдем? - Завтра, козаче. Сегодня - отбой! - Понял, - он исчез в окне и через некоторое время прошагал мимо них, скрывшись во дворе Гордеичихи. - Ну што, - отбрасывая окурок, сказал Игорь, - пайдзём забор латаць?
12
Дениска тоже уже пообедал и сейчас переключал каналы телика. - Тут з гэтай антэнай ничога паглядзець немагчыма!
– пожаловался он приятелю.
– Па праграмцы - фильм класный павины паказываць, а тут настроицца на патрэбный канал нияк не выходзиць. А што твае, исци скора будуць? - Они отменили, - махнул рукой Макс.
– Типа погода плохая для фотографирования и все такое. - А-а... Тады сядай - будзем саветавацца. - О чем советоваться? И так ясно: круги эти, новые - настоящие. Дениска засмеялся. Он смеялся долго, и немного обидно, а потом покачал головой и объяснил: - Чаму ж яны сапраудныя? Да, мы их не рабили, але ж их мог зрабиць хтось иншый. - Да ну! Кому это нужно? - Не ведаю... Но... - И еще! Ты видел, как это сделано? - Бачыу, - скривился Дениска.
– Ну так трактарам ци... - Подожди, - теперь Максу пришлось урезонивать приятеля.
– Следов колес нету. Выходит, трактор нужно было разобрать, перенести в круг, собрать, проехаться на нем, снова разобрать и унести. Прикидываешь? - Да... А што кажыць журналист? - А он шуганутый какой-то, с него толку никакого. - У мяне куча идзей, - признался Дениска.
– Мы ж можам сами паразследаваць, хто гэта зрабиу. И пра хату ведьзмарки - я тожа нешта прыдумау. Тольки трэба усё прадумаць и исци, кали нихто не будзе нас шукаць. - Значит, не сегодня и не завтра, - подытожил Макс. - Але й ня можна доуга затрымавацца, - предупредил Дениска.
– А то бабка моя зусим збожыволила з гэтаю думкаю мяне да горада отправиць. А сёння яшчэ фокус выкинула. Якиесь плошки па хаце разставила, соли туды намяшала, часнака. Пытаю для чаго - нада, кажыць. - Моя только что за обедом тоже сделала одну. Журналист сказал, что читал, будто это для духов каких-то умерших собак. Ерунда, конечно. Может, это чтобы мышей травить? Или - тараканов? - Ага, точна. Яны ад аднаго запаху будуць здыхаць. ...И Дениска стал посвящать друга в подробности своего плана.
13
– Здорово, мужыки! Воспользовавшись неожиданностью, молоток коварно выворачивается и едва не входит в контакт с пальцем Юрия Николаевича. Вот же, в кои веки взялся за работу по дому - и на тебе, сразу пальцы калечить! - Ох, звиняйце, кали памяшау. Дома запалки забыу, гляджу - вы стаице. Дай, думаю, паспрашаю, раптам смалице. Он мнется, смущенно глядя на с облегчением разглядывающего палец Журского. Мужик, кстати, примерно одного с ним, Журским, возраста (может, чуть старше, а может, это только впечатление такое создается: жизнь ведь в деревне старит скорее, чем в городе). В одной руке подошедший небрежно держит грабли, другой оглаживает непослушные пшеничные волосы; при этом так неподкупно и искренне улыбается, что сердиться на него ну никак невозможно. Ветер колышет на нем черную футболку с изображением красной бычьей морды и надписью Chicago bulls. Игорь молча протягивает мужику зажигалку. - Дзякую, - отзывается тот, предлагая, в свою очередь, мятую пачку с сигаретами - и на отказ не обижается. Возвращает зажигалку, но уходить не торопится. - Сами-то адкуль? - Из здешних, - лукаво щурясь, отзывается Юрий Николаевич.
– А ты, выходит, и не признал, а? Нехорошо, Витюха! Я уж не говорю, что от тебя мне одни беды: то шапку... - Карасек!
– мужик пихает Игорю початую сигарету, мол, подержи, - и крепко обнимает Журского, похлопывая по спине.
– Ах ты ж, Моцарт драный! Таки выбрауся у людзи, га?!.. От половодья охвативших Витюху чувств речь его неожиданно становится прерывистой и наполненной непременным при всяком половодьи мусором; если же по сути, то он очень рад видеть друга детства живым, здоровым и добившимся профессиональных успехов. А палец... - Да ладно, ведь ничего не случилось, - отмахивается Журский. - Во-во!
– поддерживает Витюха.
– Вось як ты тады ладонь-то распанахау страх! И ничога, загаилася. Он еще говорит о чем-то, не замечая, как нахмурился, глядя на свою руку, друг детства. Потом Витюха отбирает у Игоря сигарету и машет в ту сторону, откуда пришел: - А я вось сабрауся сена раскидаць ды падсушыць - а тут зноу хмары! Што робицца! Эх!.. Словесное половодье снова набирает силу. Игорь ухитряется как-то вклиниться в монолог неудачливого "сенокидалы" и спрашивает, не видел ли тот чего-нибудь странного на полях. - А-а, - понимающе протягивает Витюха, и бык не менее понимающе подмигивает с его футболки.
– Ты гарацкий, да? З газеты прыехау? - Знакомься, Хворостина - Игорь Всеволодович, из самой столицы прикатил, чтобы вашими феноменами заняться. Поэтому отнесись к господину корреспонденту со всей серьезностью и не пытайся вешать на уши лапшу, как ты это любил, помнится, делать. - Хто?!
– возмущению Витюхиному несть предела.
– Я?! Лапшу?!! Ды... Но под насмешливым взглядом Журского буян затихает и даже постепенно переходит на цензурную лексику. Преимущественно цензурную. - Короче, быу я давеча на палях. Кала Струйнай, ишоу, як зараз, з грабельками. Ну и... по вяликай нуждзе да бережка спусциуся. А грабельки наверсе пакинув - чаго их з сабой цягаць? Я ж тут, побач - нихто не забярэ, а забярэ - не уцячэ. Ну от. Сяджу, значыць, на беражку, думу думаю. Я яшчэ накануне штось такое зъеу... - Слышь, Витюха, ты когда-нибудь газеты читаешь? Телевизор смотришь? - Ну?
– непонимающе моргает тот; бык с футболки обиженно сопит. - Ты где-нибудь видел, читал, чтобы о таких подробностях писали или по телевизору рассказывали? Так что, если можно, давай ближе к делу. Лады? Витюха растерянно дергает плечом: - Лады... Дык аб чым гэта я? - Штось зъеу, - напоминает Игорь. Он очень недоволен, что Журский прервал рассказчика: Бог с ним, со временем, но крайне важно дать человеку выговориться (и тем самым расположить его к себе).
– Штось "такое"... - Ага, - подхватывает Витюха (и бык на футболке воодушевленно подмигивает слушателям, мол, не боитесь, сейчас все расскажем!), - зъеу. И таму доуга сядзеу. ...Ну, не так, штоб очань. Але ж. А чутна було гарна. Ни шумочъка. Таму я и удзивился, кали граблей не знайшоу. - Как?
– шепчет Остапович, на лице которого отображается живейший интерес (хотя Игорь подозревает, что грабленосец может попросту морочить ему голову). - Отак! Не знайшоу. - Может, ты выбрался не в том месте, с бережка?
– поднимает левую бровь Юрий Николаевич.
– Перепутал? Половодье. В кратком пересказе: перепутать не мог, ибо, спускаясь, надломил ветку росшего рядом куста - по ней и ориентировался. Схлынуло. - Так я пра што кажу... Граблей няма, а на йих месци - пустата. Разумееце?! Пустата! - И что ты дальше делал? Витюха вздыхает: его не поняли! Он открывает было рот, чтобы еще раз повтороить сказанное, но передумывает. И говорит совсем не то, что собирался. - Шукау. Хадзиу па-над беражком, думау, можа, пожартавау хтось. (Игорь мысленно морщится, отмечая в словах Хворостины неумелую ложь - но слушает молча). - А потам уж зразумеу, што не знайду. Ступиу назад - глянув: ляжаць. На тым жа месцы. Тольки зараз там круг нарысавауся - адзин з гэтых, ну, вы знаеце! Цяпер усё. Он просит у Игоря зажигалку и закуривает еще одну сигарету. Молчат, глядя на предзакатное солнце, на ватные обрывки туч. Где-то далеко, у самого горизонта громыхает - там, наверное, уже начался дождь. - Такия справы...
– роняет наконец Витюха.
– Ну, хлопцы, пачапаю я. А ты, Карасек, зайшоу бы у госци, штоль... А? - На днях обязательно заскочу, - на прощание пожимают друг другу руки, хлопают по плечам. Когда Хворостина уходит, Журский поворачивается к Игорю: - Ну, что думаешь? Тот пожимает плечами. - Давай лепш плот даробим...
14
Вечером, когда вся семья собралась за столом, каждый был преисполнен уверенности в том, что именно принятое им решение - правильно. Теперь они сидели и перебрасывались ничем не значащими фразами, необычайно тихие и умиротворенные. "Собирались вечерами зимними, говорили то же, что вчера... И порой почти невыносимыми мне казались эти вечера", - вспомнил Остапович. Вечер, правда, был летним, но в остальном настроение такое же - словно у старого сонного карпа из пруда в императорском парке. Журналист рассеянно рассказывал какие-то забавные истории, из обычных, дежурных. Слушатели рассеянно улыбались. Макс наблюдал за Игорем Всеволодовичем, но уже не так внимательно, как утром или днем. Его сейчас больше заботила старая лестница, лежавшая в траве, у дома покойной ведьмарки. И моток веревки (прочной веревки!). Макс знал, что следовало бы отказаться от Денискиного предложения. Но он точно так же знал, что ни за какие сокровища мира не отказался бы. И поэтому был спокоен - хотя мальчикам его возраста, вообще-то, не свойственно настолько мудро подходить к жизни, чтобы не сожалеть о том, что уже совершено. Николай Михайлович, дедушка Макса, за вечер сказал очень мало. Он и так догадался обо всем, хватало услышанного днем и... и еще - он ведь был мужем своей жены достаточно долго, чтобы научиться понимать некоторые вещи без слов. Он и понимал. Точно так же, как понимал, что не в добрый час сын его решил навестить своих старых родителей, а другой сын - отослать сюда своего сына... вот же, какая путаница выходит!.. Но еще Николай Михайлович понимал, что по-другому просто не могло быть: и сын, и внук приехали именно тогда, когда должны были. И тут ничего не попишешь... Поэтому Николай Михайлович молчал, предоставив жене право решать. Это не было слабостью, хотя сам он всегда страдал оттого, что не мог ничем помочь супруге в подобных случаях. Но Николай Михайлович - обычный человек, куда уж ему лезть в дела, в которых он ничего не смыслит!.. Сама Настасья Матвеевна внешне хранила спокойствие. Она не сомневалась в том, что нужно сделать. И когда. Сомневалась только, поможет ли это. Она не была такой сильной чародейкой, как сестра Стояна-чертячника, но мудрости ее хватало, чтобы предугадывать некоторые события. Их неотвратимость. Их значение. Поэтому и казалось Юрию Николаевичу, что мама глядит на него необычно. "Понять бы только, в чем заключается эта необычность! Господи, что за дурацкое настроение!.." Юрий Николаевич вполуха слушал байки приятеля и смотрел в окно. По ту сторону стекла бился ночной мотылек, прилетевший на свет лампы. Он раз за разом ударялся о невидимую преграду, роняя с крыльев пушок. Мотылек и не подозревал, что для его же блага лучше оставаться подальше от света... Юрий Николаевич глядел в окно, а видел "пустоту", о которой упомянул Витюха-Хворостина. Память, когда-то давно плотно и надежно закупоренная, понемногу вскрывалась, готовая вот-вот хлынуть "дымящейся кровью из горла". Юрий Николаевич совсем не был уверен, готов ли он к подобному испытанию. Но при взгляде на родителей, племянника и друга убеждался в необходимости такого кровопускания.
15
...Они сидели за столом, баюкая в невидимой колыбели свое будущее, свои решения и свои ошибки. И никто не видел забившейся под кровать испуганной кошки, которая вот уже два дня не выходила из дому. Боялась.
Глава вторая
Старуха, щурясь, все еще вязала. Она уже достаточно жила, Чтоб ожидать еще увидеть что-то, Чего не увидала до сих пор. К тому же, Щурясь, Видела она Неизмеримо больше, Больше, Но... Не говорила никому об этом. Ю. Марцинкявичюс
1
Макс шел по главной улице деревни - не с какой-нибудь определенной целью, а просто шагал, глазея по сторонам. Денек выдался что надо: на небе ни тучки, но солнце не слишком припекает, так что для прогулок погода самая подходящая. И тем более странным казалось полное отсутствие людей в деревне. Хотя... сейчас ведь часов двенадцать, а значит, большинство местных на работе. Короче, Макс пообещал себе не удивляться. Хватит! Обойдутся! К тому же, у него сегодня есть дело поважнее, чем пялиться, разинув рот, на пустые скамеечки под окнами. Очень важное и очень секретное дело, о котором никто не должен знать. Кстати, даже хорошо, что все они куда-то попрятались! Не нужно предпринимать меры предосторожности. Например, больше не нужно делать вид, будто он просто шагает по улице. С этими мыслями Макс пошел быстрее. Мальчик добрался до моста, но не стал там задерживаться, а, перейдя его, свернул направо и побрел вдоль берега Струйной. К заброшенному дому ведьмарки. Вместо того, чтобы искать лестницу (ту, что в траве), он направился к входной двери. И почти не удивился, когда она легко распахнулась от одного нажатия пальцев. Нет, правда, чего удивляться, ведь и в прошлый раз открывалась она легко! Вот следующая... Фонарика Макс с собой не захватил, поэтому пришлось оставить дверь распахнутой. Честно говоря, это даже немного успокаивало. Тэ-экс, а что у нас дальше? Широкая дверь, соединявшая прихожую с домом, по-прежнему является "счастливой обладательницей" новехонького амбарного замка. На месте и коллекция обуви Тимофея Степаныча, местного "рыбака". Макс без надежды, просто для очистки совести дергает ручку широкой двери (само собой, безрезультатно) и уже поворачивается, чтобы уйти. Тут-то все и начинается. Обувь приходит в движение - раззявившие "пасти" кроссовки, высокие резиновые сапоги и женские босоножки с полуоторванными застежками подскакивают и начинают плясать, да так ловко, что ни один не наступает на носок другого! К ним присоединяются другие, потрепанные, изношенные, иногда дырявые башмаки и туфли, домашние тапочки и валенки... Пляшут задорно и отчаянно - но Макс почему-то не спешит к ним присоединиться. Хотя и не убегает. Бац! ...А теперь уже и не сможет убежать. Он оглядывается, заранее зная, что увидит. Так и есть! Входная дверь защелкнулась - и почти в тот же самый миг амбарный замок качнулся - раз, другой - и сорвался вниз набухшей каплей крови. Бац! Обувь затопотала по полу, словно зрители в театре - в ожидании выхода на сцену маэстро. Дверь, ведущая из прихожей в дом, распахнулась. И там!.. Там колыхалась тьма, наполненная огоньками (свечей? глаз? светлячков?). Тьма воняла зоопарком. Тьма стучала вбежавшей в нее старой обувью. Тьма тянула к Максу свои невидимые руки и скалила свои невидимые зубы. "Бабушка-бабушка, а зачем тебе такие..." Вот тогда-то Макс не выдержал и закричал.
2
...и проснулся! "Фу-у!.. Ну, знаете ли..." В комнате никого не было - видимо, все уже давно встали, один Макс бока отлеживает. "Да уж, тут отлежишь! Интересно, во сне, от испуга, заиками делаются?" Стоя у окошка и одеваясь, он наблюдал, как играет с бабочками Рябый: крадется к ним, подергивая хвостом, вдруг - прыжок, клацанье зубов, лай; бабочки, понятное дело, близко к себе зверюгу не подпускают, они уже в воздухе, уже летают над ним, машут крыльями, словно дразнятся: поймай-ка, растяпа! Пес отходит, ложится у забора, отделяющего хлев от дома, демонстративно зевает, мол, не очень и хотелось-то; ждет. И то-олько мотыльки снова опускаются на разогревшийся под лучами утреннего солнца асфальт... Лязгает задвижка на калитке, во двор входит гостья. Бабочки всполошенно взлетают и уносятся в сад. Рябый повернулся к вошедшей, осуждающе рявкнул, но в дом пустил без лишнего шума. Он свое дело сделал, хозяев предупредил, а дальше... А дальше гостья оказалась в большой комнате, где и заговорила, быстрым, ломающимся от отчаянья голосом; бабушка отвечала ей намеренно неторопливо и спокойно. Макс не слышал, что именно, и поэтому поспешил к ним. Как-никак, на женщине было уже знакомое ему платье - голубое, в крупных белых ромашках. - Дауно?
– спрашивала тем временем бабушка. - Ды во вторник! А сёння - пятница ужо! Гостья вымученно вздохнула, теребя краешек скатерти. - Я ж спачатку думала - загуляу. Не в першый раз. - Да, твой Цимафей Сцепаныч гэта дзела палюбляу... палюбляець, поправилась Настасья Матвеевна.
– И што, нихто яго не бачыу? Та покачала головой: - Нихто. Усю дзярэуню аббегала, ужо в Адзинцы зранку зъездзила, у яго тамашних друзяк пытала - не бачыли! - Куды ён збирауся у той дзень? - Ды куды ж яму збирацца?
– гостья всхлипнула и потянулась рукой к щеке, стереть влагу.
– На Струйную. - Проверяла? - И не адзин раз! Учора зноу хадзила - ничога. - Ты дзе шукала-то, Ялена? Женщина непонимающе взглянула на нее: - Там, дзе ён заусёды сядзеу. - Ниже по цячэнию паглянь, - буркнула Настасья Матвеевна.
– Можа, якия рэчы ссорыу - ды й знайдзеш. - А...
– начала было гостья. - А я табе, выбачай, дапамагчы не магу, - и поднялась, показывая, что разговор окончен. Заметила Макса, кивнула ему: - Добрый ранак, унучак. Снедаць идзи - а то захалонець усё. Отправилась провожать гостью до дверей. Уже у калитки приобняла за плечи: - Трымайся, Ялена. Трымайся... И опустила за ее спиной задвижку.