Круги по воде
Шрифт:
Она устало потёрла ладонью лицо.
– Что-нибудь говорил в бреду? — спросил Виталий.
– Имена какие-то называл, выкрикивал что-то, ругался, звал кого-то.
– Так, так. Вот это уже интересно. Припомните, Тамара Анисимовна, очень вас прошу, что выкрикивал, кого звал.
– Ну, кричал «убью!», мать звал. Ещё какую-то Лару. Так, знаете, звал… Однажды прошептал, это я сама слышала: «Евгений Петрович, я за вас…»
– Что — за вас? — дрогнувшим голосом спросил Виталий.
– Дальше не слышала. Только губами шевелил. И сразу глубокий обморок. Вам
– Где она сейчас, ваша Вера? — спросил Виталий.
– Сейчас услала. Она уже на ногах не стоит. А он есть попросил. Хороший, кстати, паренёк. По глазам видно.
Виталий, поморщившись, взглянул на неё.
– Хороший, говорите?
– Да. А вам надо лечь. Немедленно, — строго сказала женщина. — Можете здесь, у меня, — она указала на белую высокую койку у стены. — Я пойду к больным. Вечерний обход надо делать. Через час вернусь.
– Пожалуй, я действительно лягу. А ты, — Виталий обратился к Томилину, — садись рядом, будешь рассказывать, — он провёл рукой по забинтованному лбу. — Что-то кружиться начала.
Томилин помог ему лечь.
Женщина, тяжело опершись о колени, встала, привычным движением заправила под шапочку седую прядь волос и направилась к двери.
– Тамара Анисимовна, — окликнул её Виталий, глядя в потолок. — Когда можно будет поговорить с Булавкиным?
– Завтра. И с ним, и с Верой только завтра. Отдыхайте пока.
Она, переваливаясь, вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Виталий нетерпеливо повернулся к Томилину.
– Прежде всего, где этот стервец Анашин?
– В сельсовете. Углов его там стережёт.
– Так. Завтра увезём его в город.
– Пустит она тебя? — Томилин кивнул на дверь.
– Ещё как пустит. Ну, а теперь расскажи, как вы меня нашли?
Томилин удивлённо усмехнулся.
– Ты что? Память отшибло? Мы с Угловым подъехали к больнице. Видим, Анашин там крутится. Нас заметил, как деру даст. Ну, догнали. Чего, спрашиваем, тебе тут надо? Чего это ты нас испугался? Ведём назад, к больнице. И тут видим, ты через поле идёшь, шатаешься, руками за голову держишься. Анашин, как тебя увидел, бух на колени, крестится, глаза на лоб лезут, орёт не своим голосом: «Идеть!.. Знать ничего не знаю!.. Идеть!..» Прямо заходиться стал. Словно ты с того света явился.
– Он меня, подлюга, как раз туда и хотел спровадить.
– Ну вот. Я, значит, его держу. А Углов к тебе кинулся. Вид, надо сказать, у тебя был! Но башка оказалась крепкая. Мы потом, честь почести, выход на место происшествия сделали, понятых взяли. Анашин сам повёл. Он и корягу показал, какой тебя хватил. Здорова. В комнате стало темнее. Солнце село, и на западе небо побагровело, постепенно переходя через оранжево-жёлто-голубое в густо-синее, почти чёрное.
– Красиво, — задумчиво проговорил Томилин, глядя в окно и разминая сильными пальцами сигарету. — Как в театре. Ты глянь.
Виталий приподнялся
Скрипнула дверь. Жёлтая полоса света из коридора упала на пол. Вошла Тамара Анисимовна.
– Сумерничаете? — спросила она, щёлкнув выключателем у двери. — Сейчас ужин вам принесут.
– Я, пожалуй, пойду, — сказал Томилин, вставая. — А то мой Иван совсем там небось заскучал.
– Где ночевать будете?
– Да там же, в сельсовете. Куда с этим барбосом денешься? Тут у Ивана родня, так что харчами разживёмся.
– Скажи, пожалуйста. Всюду у него родня, — завистливо сказал Виталий и улыбнулся. — От Никиты и Матрёны все пошли.
Хмурый Томилин тоже усмехнулся.
– Он уж мне про твои шутки говорил.
Простились, и Томилин ушёл.
Наступила душная ночь. Виталий долго ворочался с боку на бок, не находя удобного положения. Голова прошла. Но почему-то стало ломить тело. Мысли теснили одна другую, возбуждённый мозг не мог с ними справиться. В висках тяжело стучало. Хотелось пить.
Неслышно подошла дежурная сестра, подала стакан с водой, велела принять порошок. Прохладной рукой провела по его щеке.
Виталий уснул.
Утром он уже чувствовал себя превосходно, С аппетитом позавтракал, шутил с сестрой, с врачами, грозил сделать зарядку, выпрыгнуть в окно, если с него не снимут этот ужасный бинт.
Потом пришёл невыспавшийся, с красными глазами Томилин. Ему выдали халат. Виталия охватило такое нетерпение, что он еле дождался, когда вернётся с утреннего обхода главный врач. И когда та, наконец, вошла в кабинет, он быстро и взволнованно спросил:
– Ну что, можно?
– Можно. Идите. Третья дверь налево. Только помните, пять минут. Не больше. Сама приду и выгоню. Учтите.
Виталий и вслед за ним Томилин вышли в коридор.
В узкой светлой палате стояли четыре койки. На одной из них у окна лежал перевязанный, очень бледный, с синими кругами под глазами, неузнаваемо осунувшийся Булавкин. Он молча следил за вошедшими. Остальные койки были свободны.
Виталий и Томилин уселись рядом на противоположной койке, и Виталий тихо, спокойно, так, как учила его накануне Тамара Анисимовна, сказал:
– Расскажи, Сергей, все, что ты хотел нам сообщить там, в гостинице.
Дрогнули ресницы на бледном лице, глаза Булавкина вдруг затуманились слезами, и он еле слышно прошептал:
– Все… скажу… А сам… отстрелялся… кажись…
Когда Игорь утром пришёл в горотдел, дежурный доложил:
– Почта из Москвы, товарищ капитан. На ваше имя.
И протянул толстый конверт.
– Ко мне придут, — предупредил Игорь. — Я буду все время у себя.
Только усевшись за стол и предварительно позвонив куда-то, он распечатал конверт.
Письмо было от Мацулевича. Собственно говоря, от него была только записка. А все остальное… Быстро пробежав бумаги, лежавшие в конверте, Игорь возбуждённо потёр руки. Аи да Григорий Осипович! Ну и прижали же они там этого Кобеца! Ведь это все его собственной рукой написано. Испугался, подлец, за свою шкуру!