Круги времён
Шрифт:
— Глеб не раз пытался ловить их живьем, но никак не мог… — сказала Ирмгард. — Ужасно дикие стали они… — и, помолчав, она задумчиво прибавила: — Да, десять лет назад или еще раньше как все это показалось бы странным, невозможным и страшным, а ведь вот привыкли, живем, даже иногда радуемся…
— Только иногда? — спросил Гренберг.
— Конечно, только иногда… — отвечала она. — Жить стало так трудно. Всему надо учиться с азов: шить, мыть, доить, сажать, ловить рыбу, рубить дрова… А дети! Ведь вот растут, — как их учить? чему? для чего?… Ведь не о Капетин-гах же и Меровингах рассказывать им теперь! Пред всеми нами широкая,
— Трудно в двух словах ответить на этот вопрос, — тихо отвечал Гренберг. — Видите ли, раньше я принадлежал к самым дерзким реформаторам: я был анархистом. И вот мечта моя теперь, в сущности, осуществилась: люди живут теперь как раз так, как мы того хотели: все равно трудятся, нет ни правительств, ни войн, ни тюрем, ни денег, ни угнетения… И вот в теории ожидалось, что это будет что-то совсем новое, ослепительное, а ничего ослепительного не получилось: все то же серенькое, запуганное, животное су-ществованьице… Какие просторы открылись пред человеком: кажется, выбирай себе любое место и живи. Так нет, — уже теперь люди снова полезли в хомуты, уже появились снова хозяева и слуги. Свободы, независимости огромное большинство людей боится больше всего на свете и ничего так не желает, как избавиться от своей воли и дать управлять собою… Вот и приходится пересматривать все, во что раньше так горячо верилось, хотя, конечно, на что он теперь нужен, этот пересмотр?.. И смутно, и печально на душе, как в развалинах. А потом стало и еще печальнее, — после того, как я увидел вас впервые, там, в развалинах Берлина, из засады… Ах, зачем нужна была эта встреча?…
— Я сказала уже вам, что я ничего не хочу слышать об этом… — решительно сказала Ирмгард, слегка краснея. — Я не хочу слушать этого… не должна… у меня дети, муж… И, если вы хотите быть моим другом, то… не тревожьте… мой покой… Хорошо? Да? — мягче проговорила она, протягивая ему руку.
— Что же мне остается? Разумеется, да! — печально проговорил Гренберг. — Но я не могу, не могу не любить вас!… — горячо вырвалось у него. — И мысль, что вы принадлежите другому… нет, нет, не буду… — заметив ее движение протеста и целуя ее руку, сказал он.
Из зарослей с ружьем и убитой косулей за плечами вышел Глеб. Он увидел этот долгий поцелуй, на мгновение точно замер на месте, а потом вошел в сад. Ирмгард, покраснев, торопливо отдернула руку.
— А-а, Глеб… — смущенно проговорила она. — Как ты долго!… И с добычей?…
— Да… — сухо отвечал он. — А дети?
— Спят… — отвечала жена.
— А корову подоила? — спросил он.
— Нет еще. Сейчас иду…
— Почему же? — с неудовольствием сказал князь. — Уже поздно. Для коровы это вредно. Нельзя же все разговоры разговаривать!…
— Я сейчас иду… — вставая, проговорила она. — А потом будем ужинать.
И она торопливо ушла в дом.
Сумерки быстро сгущались. Из-за гор поднялась луна. Маленькие совы начали перекличку в горах своими прозрачными, похожими на флейту голосами: сплю… сплю… сплю… И завели светляки свои сверкающие карусели.
Обоих тяготило неприятное молчание. И не было сил заговорить.
— Ну, как дела с вашим медведем? — проговорил, наконец, Гренберг.
— Никакого медведя нет… — сумрачно отозвался князь.
— Мне просто тяжело быть дома… с тех пор, как… вы вторглись в мою жизнь…
— Хотите, будем говорить до конца, как мужчины? — помолчав, сказал Гренберг.
— Нам не о чем говорить… Вам просто надо уйти… — сурово отвечал Глеб и, вздрогнув, уронил: — Если бы вы знали, как я вас возненавидел!
— Уйти?… — пожал тот плечами. — Это слишком просто… Солнечный свет принадлежит не одному вам…
— Довольно красивых слов!… — с бешенством воскликнул князь. — Дело идет не о солнце, а о семье… о детях…
— Если нам на земле вдвоем тесно, то пусть сама Ирм-гард решит, кому из нас отсюда уйти… — тоже начиная раздражаться, сказал Гренберг.
— Как смеете вы называть ее так? — бешено крикнул Глеб, задыхаясь. — Нет, и какова уверенность!… Он думает, что «выберут» непременно его…
— Я этого не знаю… — сказал швед. — Но я иду на все.
— Да вы не имеете права идти ни на что!… Вы здесь гость — я указываю вам на дверь, вот и все… Я здесь у себя дома, а вы — чужой…
— А у вас какое же право? — усмехнулся Гренберг. — Ну, раньше был брак, освященный там церковью, скрепленный так называемым законом, — во всем этом было много натяжки и условностей, но все же это было довольно общепринято. А теперь, у вас? Что это, право первого оккупанта, что ли? Надеюсь, вы достаточно умны и культурны.
— Доказывать вам свое право я не собираюсь!… — резко перебил его Глеб. — Я просто заявляю вам о нем. И довольно болтовни!… Иначе…
— А я вашего права не признаю… — так же резко отозвался Гренберг. — И заявляю вам о праве женщины свободно располагать собой. А что касается до ваших угроз, то я достаточно силен, чтобы не бояться их… — закончил он, опуская руку в карман.
— Что у вас там? Револьвер? — живо спросил Глеб. — Превосходно… Мы можем быстро закончить наш разговор — только не здесь, не около детей. Идем к морю… О, как я вас ненавижу, — никогда в моей жизни никого не ненавидел я так!… Идем…
— Если иного способа решить вопрос нет, идем… — холодно сказал Гренберг. — Но… как же мы будем…
— Бросим жребий, кому стрелять первому… — сказал Глеб.
— Но на коротке и — до развязки.
— Идем…
Хрустя галькой, они торопливо ушли к берегу. Все стихло — только совы перекликались все в лунной тишине да вели свои огневые хороводы светляки.
— Глеб, а куда ты положил… — начала было, выходя на террасу, Ирмгард. — Где же они? Глеб…
Никто не отозвался. Темная тревога, непонятно, почему, охватила вдруг ее душу… И вдруг у моря стукнул выстрел. Сердце ее забилось еще тревожнее… Она торопливо пошла в дом, точно спасаясь от чего-то страшного, что гналось за ней по пятам.
В лунной тишине стукнул еще выстрел, а потом сразу два. И все стихло — только шелковые вздохи моря слышались на песке… Из-за черных кипарисов вышла темная тень и остановилась э глубокой задумчивости.
Ирмгард, не находя себе места от странной, непонятной тревоги, снова вышла на террасу и увидала неподвижную тень.
— Это ты, Глеб? — тревожно окликнула она. — А где же…
— Не смей произносить больше этого имени!… — крикнул Глеб в бешенстве. — Он там, откуда не возвращаются. Довольно!