Круги времён
Шрифт:
— Прошел… — сказал Гренберг. — Всего два дня тому назад я видел его из засады на привале в Аллее Победы. Но дело в том, что таких эшелонов идет немало…
— Немало? — воскликнул князь. — Вот что. И все идут одной дорогой?
— Более или менее… — сказал Гартман. — Все на восток.
— Значит, и мне ничего не остается, как держаться этого направления… — сказал князь. — Скажите, г. Гренберг, вы близко видели их?
— Совсем близко.
— А не заметили ли вы среди пленниц высокой, очень красивой девушки с чудными золотистыми волосами? Зовут ее Ирмгард…
— О, да!… — воскликнул
Вдали послышалось три четких выстрела.
— Ого!… заметил Войницкий. — Опять сигнал…
— Да. И надо торопиться… — сказал полковник, вставая. — Это нас вызывают на сборный пункт, князь. Не желаете ли присоединиться?
— Мне не хочется опаздывать, — отвечал князь. — Я боюсь потерять след.
— Ну, так простимся… — сказал Гартман, протягивая руку. — Едва ли когда еще свидимся…
— Желаю вам успеха в борьбе… — сердечно сказал князь.
— Не будем падать духом.
— Разве мне пойти с князем? — задумчиво проговорил Гренберг.
Гартман сурово посмотрел на него.
— Вы не имеете права… — сказал он. — Вы обязаны испросить разрешения начальника отряда и вы связаны словом. Разрешит, вы догоните князя.
Гренберг скучливо пожал плечами и все, еще раз простившись с князем и захватив лошадей, быстро вышли. Князь рассеянно поднял с земли валявшуюся около костра книгу в великолепном переплете и наудачу раскрыл ее.
— Ба!… — пробормотал он. — Фауст. — и с чувством вполголоса он прочел:
Vom Himmel fordert er die schonsten Sterne Und von der Erde jede schone Lust,
Und alle Nah' und alle Ferne Befriedigt nicht die tief bewegte Brust![2]
— Боже, как все это далеко, далеко… — задумчиво пробормотал он и, поцеловав книгу, хотел была поставить ее на полку, но подумал мгновение и положил ее в карман. — Да, Vom Himmel fordert er die schonsten Sterne.
На улице раздался вдруг дикий хохот. Князь с винтовкой в руках осторожно выглянул в пробоину: по пустынной улице бегал, беспорядочно размахивая руками, высокий, худой, как скелет сумасшедший в лохмотьях. Подбежав к трупам калмыков, он лихорадочно обыскал их и, ничего не найдя, выпрямился, погрозил кулаком в небо и снова страшно захохотал.
СОН ПОЭТА
Усталый я взволнованный, князь шел старинным парком. Вот старые великаны-деревья расступились и он очутился на широкой лужайке: пред ним в сиянии вешнего вечера стоял его обгорелый дворец, в котором жили многие поколения его предков, в котором он родился и провел все свое детство. Стекла были почти все выбиты. На ступенях широкой красивой лестницы, спускающейся в парк, белели два скелета, взрослого и ребенка. За дворцом, между массивными стволами деревьев, тихо светился широкий, весь заросший пруд с белой беседкой на островке. Хоры соловьев и лягушек восторженно приветствовали встававшую из-за пустыни лесов луну, огромную и красную, и из густо разросшихся кустов сирени и жасмина с мягко насмешливой улыбкой на умном лице смотрел на князя старый каменный сатир.
— Вот я и дома!… — тихо, с грустью проговорил князь.
— А, вот и сатир, мой старый приятель…
Он тихонько поднялся по лестнице, постоял несколько мгновений над скелетами, взволнованно пытаясь угадать, кто это был, и, подойдя к дому, заглянул в его жутко зиявшие окна.
— Нет, что-то жутко… — пробормотал он. — Отложим осмотр лучше до завтра. Выспаться можно и в саду.
Он подошел к большой, засыпанной опавшими листьями, каменной скамье, стоявшей против сатира, набросал на нее еще листьев, положил в голову дорожный мешок и, поставив рядом винтовку, лег и накрылся потрепанным плащом.
— А тут ведь я родился, тут вырос… — устало подумал он. — И когда-то дом этот горел веселыми огнями, и гремела тут музыка, и прелестные женщины ходили и смеялись под сводами этих великанов. И раз, таким же вот душистым тихим вечером, пела тут чернокудрая волшебница Нелька… Как это она пела?..
И тихо, неуверенно, вспоминая, он пропел:
«…Как звук отдаленной свирели,
Как моря играющий вал…»
[3]
— Нет, забыл… — пробормотал он сонно. — Забыл…
Тихое сияние месяца. Восторженные хоры соловьев и лягушек. Тихая, прозрачная печаль о былом… То там, то сям загораются и потухают бледные блуждающие огоньки. Над засеребрившимся прудом, сплетаясь и расплетаясь, проносится хоровод светло-лунных русалок. И беззвучно кружатся ночные бабочки…
И сон окутал его своей мягкой паутиной…
Старый сатир вдруг потянулся, громко зевнул и осмотрелся по сторонам.
— Ну, у нас, кажется, слава Богу, все по-старому… И прекрасно… — проговорил он. — Ага, нет, вот гость какой-то… Ба, да это мой старый приятель, князь Глеб!.. Привет, князь!.. Давненько я не видал тебя… Ты очень возмужал…
— А ты еще больше постарел, друг мой… — приподнявшись, с улыбкой отвечал князь. — Вон одно ухо стало уже крошиться…
— Что делать… — пожал сатир мшистыми плечами. — Время не все красит… Ну, как живем?
— Живем довольно оригинально… — отвечал князь. — Да ты, стоя тут, в глуши, знаешь ли, по крайней мере, что делается на свете?
— Более или менее, друг мой… — отвечал старик добродушно. — И птицы приносят вести отовсюду, а изредка заходят и люди. Ну, что же, ты, по крайней мере, должен быть доволен…
— Я? — удивился князь. — Это почему?
— Как почему? — воскликнул сатир. — А разве ты забыл, как на этой вот самой скамье, еще маленьким мальчиком ты со сладкой жутью в душе мечтал о том, что вот произойдет в мире что-то сверхъестественное и ты останешься на земле совершенно один?
— А, да, помню… — улыбнулся князь. — Меня уже в детстве теснили люди как-то и я, действительно, любил уйти от них, хотя бы в мечтах о пустынях, о тихой, дикой и зеленой земле…
— Ergo: ты должен быть доволен.