Круглая Радуга
Шрифт:
у-юй,
Но мир придёт и всё пучком попрёт,
(пожуй банан-чик):
Вино шипучее,
Девульки жгучие—
Тут только и делов осталось совершить—
Пару-другую Немчур победить,
Ну, так сверкни ж пошире,
Улыбкой лучшей в мире,
Сколько можно повторять—
Пора тебе
Там есть ещё и второй куплет, но не успел резвящийся Осби Фила перейти, как навалились гурьбой и надавали по шее, отчасти даже и тем самым жёлтым бананищем: Бартли Габич, ДеКаверли Пакс, и Морис («Саксофон») Рид, не считая прочих остальных.
На кухне, зефиры с чёрного рынка плюхают в сироп залитый в верхнюю ёмкость пароварки Пирата, и вскоре начинают там же пузырится по-крупному. Кофе доходит. На деревянной вывеске пивной, оторванной однажды в дерзком налёте средь бела дня, что учинил пьянющий в стельку Бартли Габич, которая всё ещё хранит витиеватую надпись МАШИНИСТ И КОЛЕНВАЛ, Тэди Блот крошит бананы здоровенным равнобедренным ножом, из-под нервного лезвия которого Пират одной рукой отгребает блондинистое крошево в вафельное тесто упругое от свежих куриных яиц, тех самых что Осби Фил выменял на равное количество мячиков для гольфа, которые в эту зиму встретишь даже реже, чем свежие яйца, а другой рукой сбивает фрукты, без лишнего напряга, проволочным венчиком, покуда сам Осби Фил, хмуро и часто прикладываясь к виски Бочка-69 разбавленное с водой в четверть-литровой бутылке из-под молока, присматривает за бананами на сковороде и в гриле. У выхода в синее патио стоят ДеКаверли Пакс и Жокин Стик возле масштабированной модели вершины Юнгфрау из бетона, которую неизвестный энтузиаст моделировал и воссоздавал ещё в середине 20-х, покуда ему не дошло, что она уже не пролезет ни в одну из дверей, и хлещут склоны знаменитой горы красными резиновыми грелками набитыми кубиками льда в целях производства ледяной крошки для бананового фраппе Пирата. Из-за их однодневной щетины и всклоченных волос, и глаз налившихся кровью, и перегара в прерывистом дыхании, ДеКаверли и Жокин вроде пары опустившихся богов, которые—хер поймёшь с какого перепугу—приебались к этому сраному леднику.
По всему мезонину, вчерашние собутыльники выпутываются из одеял (кто-то всё ещё пердит в кошмарном сне, где его сбросили на парашюте), ссут в раковины в ванной, уныло смотрятся в вогнутые зеркальца для бритья, шлёпают воду, без особо ясного плана зачем, на свои головы редеющих волос, впрягаются в постромки портупеи, кремят обувь от дождя, что будет идти днём, рукой чьи мускулы уже в изнеможении, напевают обрывки популярных песен, которые не совсем помнят, вылёживают, думая будто греются, в полосах нового солнца, что пробивается в оконные створки, пытаются говорить о службе, к которой придётся приступать уже меньше, чем через час, служаки и вояки, зевают, колупаются в носу, рыщут по тумбочкам и полкам в поисках опохмелки от всего того, чем отключались накануне.
И вот по всем помещениям расходится, сменяя застойный дым ночи, перебивая алкоголь и пот, хрупкий, райски-банановый аромат Завтрака: роскошный, обволакивающий, чарующий сильнее, чем цвет лучей зимнего солнца, покоряющий не животной остротой и обилием, но изысканной сложностью сплетения своих молекул, передающих магический секрет, благодаря которому—пусть и не часто, но так вот напрямую, Смерть посылается нахуй—живая генетическая цепочка оказывается в состоянии хранить в своих лабиринтах какое-то из людских лиц на десять-двадцать поколений… как раз такая вот увековеченность-в-структуре и позволяет этому утреннему банановому запаху струиться посреди войны, превозмогать, одолевать. Ну почему же не распахнуть все окна и позволить, чтоб этот добрый запах разошёлся по всей Челси? Как амулет от падающих с небес предметов...
Со стуком придвигая стулья, перевёрнутые гильзы от снарядов, скамеечки, оттоманки, банда Пирата окружает побережья громадного трапезного стола, остров южных морей за пару тропиков от промозглых средневековых фантазий Коридона Роспа, заставленного сейчас, по всей своей плоской маковке из тёмно-волнистых линий полированного орехового дерева, банановыми омлетами, банановыми сэндвичами, кастрюльками с варёными бананами, пюре из бананов в форме вставшего на дыбы британского льва, бананы смешанные с яйцами в тесте Французских тостов, выдавленные из кондитерского мешка поверх бананового бланманже в кремовую вязь слов C’est magnifique, maisce n’est pas la guerre (как сказал некий Француз наблюдая самоубийственную Атаку Бригады Лёгкой Кавалерии), которые Пират экспроприировал для персонального девиза… высокие флаконы с тягучим бледным банановым сиропом для смазывания банановых вафлей, гигантский стеклянный кувшин, где кубики нарезанных бананов настаивались ещё с лета с диким мёдом и мускатными орешками, а теперь, этим зимним утром, из него черпаются кружки пенной банановой медовухи… банановые круассаны, банановые пельмени, банановый джем, банановый хлеб и бананы обожжённые на пламени коньяка многолетней выдержки, который Пират прихватил с собой в прошлом году из винного погреба в Пиренеях, где ещё была подпольная рация...
Прозвучавший трезвон телефона враз прорезал шум в комнате, все похмелья, чесание задниц, звяк блюд, обсуждения дел, едкое хмыканье, своим сдвоенным металлическим бзд-бзденьем и Пират знает, что это наверняка ему. Блот, которому ближе всех, снял трубку, вилка с нанизанным bananes glac'ees элегантно зависла в воздухе. Пират зачерпнул медовухи напоследок, чувствует как скатывается она в его горло, словно само время, время той летней безмятежности, он сейчас проглотил.
– Твой работодатель.
– Это нечестно,– стонет Пират,– я ещё не делал утреннюю зарядку.
Голос, который он слышал всего лишь раз—в прошлом году на брифинге, руки и лицо спрятаны тенью, аноним среди десятка других совещающихся—говорит Пирату об адресованном ему послании, которое дожидается его сейчас в Гринвиче. «Доставлено весьма сюрпризным образом»,– голос повышен и раздражён,– «ни один из моих знакомых так не умничает. Мне всё доставляется почтой. Извольте явиться и получить, Прентис.» Трубка резко брошена, разговор окончен, и теперь Пират знает где упала ракета сегодня утром, и почему не было взрыва. Вот уж действительно, входящая почта. Он уставился сквозь бастионы солнечного света, возвращаясь в трапезную к остальным, что наслаждаются своим банановым изобилием, густое насыщение их изголодалых нёб утратилось в ходе разделявшегося с ними утра. Разобщены на сотню миль, вот так, одним махом. Одиночество, даже в сетях войны, при желании может поймать его за слепую кишку и стиснуть, в точности как сейчас, по-хозяйски.
Пират снова по ту сторону окна, наблюдает завтрак чужаков.
Через мост Воксхол-Бридж его увозит в зелёной обшарпанной Лагонде его денщик, капрал Вэйн. С поднявшимся солнцем, утро кажется ещё холоднее. Облака и впрямь начали собираться. Команда американских сапёров вывернули на дорогу, топают расчищать какие-то руины поблизости, и поют:
Колотун зверюга вредный:
Холодней, чем титьки ведьмы!
Холодней ведра
пингвиньего дерьма!
Холодней, чем шерсти клок
на жопе зимнего медведя-шатуна!
Холодней, чем колотый ледок
Под бутылкой шампанского вина!
* * * * * * *
Нет, они только прикидываются народниками, но меня не провести, они ж из Ясс, отродье Кодреану, фанатики Железной Гвардии… за него убить готовы—у них ведь клятва! и меня убили бы… Трансильванские мадьяры, умеют порчу насылать… шепчут среди ночи… Ну вот тебе и здрасьте-пажалста, хе-хе, снова наплывает на Пирата его Состояние, когда совсем не ждёшь, как обычно—тут позволительно упомянуть факт, отмеченный что в досье Пирата Прентиса как странный дар—ну в общем, проникновение в фантазии посторонних: способность даже, брать бразды правления ими, а в данном случае всё это тут только что намыслил румынский эмигрант-роялист, который вскоре может пригодиться. Контора считает этот его дар крайне полезным: в наше время умственно несдвинутые лидеры и прочие исторические фигуранты нужны как воздух. Куда удобней, чем всякие там банки, притирания, необходимость открывать кровь для избавления от обступающих тревог, иметь кого-то, кто возьмёт на себя их грёзы, что изнуряют их средь бела дня… кто поселится в уютной зелени их тропических схронов, под ветерком овевающим их бунгало, выпьет вместо них что им бы стало лишним, направит прямиком, без отклонений ко входу их присутственных мест, не допустит, чтоб их невинность пострадала больше, чем она и без того уже натерпелась… в ком вместо них воспрянет эрекция от возбуждения непрошеными мыслями, которые по мнению докторов не совсем здравы… кого будет охватывать страх перед тем, что не должно страшить их… и здесь уместно вспомнить слова П. М. С. Блакета: «Война не место, где позволительно поддаваться порывам эмоций». Вот и мурлычь про себя тупой мотивчик, которому тебя обучали, да постарайся хуйни не напороть:
Да—я—тот
Самый, кто бредёт
сквозь их фан-тази-и!
Переживаю вместо них—
Даже когда на девушку я вла-зи-ю—
Приходится мне думать за других,
Я знаю наперёд
кому придёт черёд…