Круглая Радуга
Шрифт:
* * * * * * *
С моря, в этот час Казино просто оспинка на горизонте: его частокол пальм уже лишь тени в тающем свете. Глубже стала жёлтая коричневатость этих маленьких зубчатых гор, подкрасились морем мягкие очертания чёрных олив, белых вилл, унасестившихся шатэ, целых и разрушенных, блеклая зелень рощиц и отдельных сосен, всё углубляется к ночному пейзажу, спавшему в них весь день. Костры горят на пляже. Отголоски Английских голосов, и даже обрывки песен, доносятся над водой туда, где стоит на палубе д-р Поркиевич. Внизу, Осьминог Григорий, налопавшись крабьего мяса, резвится счастливо в своей спецзагородке. Настигающий радиус маяка на суше проскальзывает мимо рыболовного судна уходящего в море. Гриша, дружочек, ты исполнил свой последний, пока что, номер... Есть ли надежда на дальнейшее финансирование от Пойнтсмена, после того как Поркиевич и его Баснословный Осьминог исполнили свою роль?
Он давно перестал задумываться о правильности приказов—даже о правильности своего изгнания. Возможно, показания о его связи с заговором Бухарина, о деталях которого он и слыхом не слыхивал, были в чём-то верны—Троцкистский Блок мог знать о нём, о его репутации, использовать его тайным образом… навсегда тайным: существуют формы невинности, как ему известно, неспособной понять подобное, а ещё меньше принять, как и он. Потому что, в конце концов, возможно, случившееся было всего лишь обрывком необозримого, патологического сна Сталина. По крайней мере, ему осталась физиология, нечто внепартийное… те, у кого не было ничего кроме партии, кто основывал всю свою жизнь на ней, до очередной чистки, наверное, переживали что-то типа смерти… не имея какого-то определённого знания, без опоры на лабораторную чёткость… именно она не позволяла ему свихнуться, видит Бог, вот уж двадцать лет. Во всяком случае, им никогда не удастся—
Нет, ничего у них не выйдет, такого ещё не случалось… если только не скрыто, в журналах, конечно, ни за что не напечатают—
Станет ли Пойнтсмен—
Он может. Да.
Гриша, Гришенька! Так уж случилось. На нас всё слишком сразу: чужие города, комедианты в мятых шляпах, девицы канкана, фонтаны огней, оркестр, гремящий из своей ямы… Гриша с флажками всех наций в своих извилистых руках… свежие беззубки, тёплый пирожок, вечером стаканы горячего чая, между представлениями… учись забывать Россию, довольствоваться подлыми, поддельными кусочками её, какие уж подвернутся...
И вот распросторилось небо принять единственную первую звезду. Но Поркиевич ничего не загадывает. Такая его политика. Приметы начала ему не интересны, ни даже знаки отходных… Мотор судна даёт полный вперёд, взбитая им вода вздыбилась, розовая от заката, застила белое Казино на берегу.
Сегодня есть электричество, Казино снова подключили в электросеть Франции. Мохнатые кристальными иглами люстры блистают над головой, лампы помягче светят в саду снаружи. Спускаясь к обеду с Тантиви и танцовщицами, Слотроп остолбенел, чуть глаза не выпали при виде Катье Боргезиус, волосы в одной из тех изумрудных тиар, прочие части покрыты длинным платьем в стиле Медичи из бархата цвета морской волны. Её эскортом Генерал-Полковник и Бригадный Генерал.
– Привилегии вышестоящим,– напевает Тантиви, шаркая саркастическими подошвами по ковру,– о, вышестоящим, да-да-да.
– Хочешь меня взбесить,– улыбается Слотроп,– не сфурычет.
– Сам вижу.– Его ответная улыбка оползает.– О, нет, Слотроп, пожалуйста нет, мы же к обеду идём—
– Я знаю, что мы идём к обеду—
– Это уже ни в какие ворота, сними сейчас же.
– Тебе нравится? Рисунок ручной работы. Классные титьки, а?
– Это галстук из лондонской тюрьмы Вормвуд-Скрабз.
В главном обеденном зале они сливаются с потоками официантов, офицеров, дам. Слотроп, под руку с молодой танцовщицей, захваченный круговертью, умудряется проскользнуть вместе с ней на пару только что освободившихся мест: и кто же оказался там его соседом слева, если не Катье. Он отдувает щёки, косит глаза, старательно приглаживает волосы руками и тут подают суп, к которому он приступает как к обезвреживанию мины. Катье его игнорирует, оживлённо беседует, поверх своего Генерала, с каким-то пернатым Полковником о его довоенной профессии управляющего площадкой гольфа в Корнуэле. Лунки с ямками. Прививается навык чувствовать рельеф местности. Но больше всего ему нравилось там по ночам, когда барсуки выходили для своих игрищ...
Когда принесли и разделались с рыбой, приключилось кое-что забавное. Коленка Катье, похоже, трётся об Слоптропову, бархатно-тёплая, под столом.
О-оопаньки, приходит Слотроп к выводу, ты ж посмотри: я наловчусь в таких уловках, не зря же тут Европа, а? Он поднимает свой бокал объявить: –«Баллада Тантиви Макер-Мафика». Раздаются крики «ура», застенчивый Тантиви старается сдержать улыбку. Эта песня известна всем: кто-то из Шотландцев поспешает через комнату к роялю. Сезар Флеботомо подкручивает свои скользкие усы придать им вид острий ятаганов, шарит позади пальмы в бочке ещё чуть-чуть добавить огней, моргает, вынырнув обратно и шипящим шёпотом вызывает своего Метр д’отеля. Вино пробулькало, глотки прочистились и добрая половина компании затягивает
Балладу Тантиви Макер-Мафика
Джин из Италии под стать проклятью матери,
А пиво Франции мерзкий антисептик,
Испанский виски может выпить лишь святой
Или хотя бы эпилептик.
Белая молния пламя зажгла
Под бродильным чаном с отравой,
От которой раскалывается голова,
Но всё ни по чём его глотке бравой.
(Припев): О—Тантиви был в стельку пьян повсюду,
С кем попадя и в любых местах,
Была бы выпивка, не скажет он «не буду»,
Он хлыщет всё с улыбкой на устах!
В хоре звучат вроде как сотня—но скорее всего только два—Валлийца, тенор с юга и бас с севера их краёв, ты ж понимаешь, так что любой разговор, хоть там тихий, хоть нет, глушится по полной. Именно то, что надо Слотропу. Он наклоняется в направлении Катье.
– Приходи в мою комнату,– шепчет она,– 306, после полуночи.
– Понял.– И Слотроп распрямляется вовремя, чтобы присоединиться к хору на первый же такте:
Заматерел он в океанах грога,
Где плещется поддатый кашалот,
Он пол-морей избороздил, как сельскую дорогу,
В любые бури он прёт вперёд.
И в лондонский туман, и в зной Сахары
Или на горных ледниках, под ветра вой,
Будь хоть по самые завязки он затарен,
Всегда готов ещё он хряпнуть по одной.