Круглая Радуга
Шрифт:
– Он старался быть приятным. Я отвечала приятностью,– один глаз типа дрогнул, лоб наморщился. Слотроп опасается, не распахнулась ли у него ширинка.
– А игнорировать меня. Зачем?– Вот это грамотный захват, Слотроп—но она лишь растворяется перед вопросом, возникает в другой части комнаты...
– Разве я тебя игнорирую?– Она перед окном, море ниже и позади неё, полуночное море, бег его отдельных волн невозможно прослеживать на таком расстоянии, всё слилось в зависшую неподвижность старой картины в покинутой галерее, где ты затаился в тени, забыв зачем ты тут, охваченный жутью в этом освещении, льющемся из такой же выбеленной засечки месяца, что располосовала море в эту ночь.
– Не знаю. Но ты заигрываешь налево и направо.
– Может быть, в этом моё назначение.
– Типа:
– О, ты видишь во мне нечто большее, чем я есть,– проскользнула к дивану, подкладывает одну ногу под себя.
– Я знаю. Ты всего лишь голландская молочница или типа того. Одёжный отсек забит накрахмаленными фартуками и теми, как их, деревянными башмаками, верно?
– Пойди, проверь.
– Окей. Проверю!– Он распахивает её отделение для одежды и, в лунном свете отражённом зеркалом, обнаруживает переполненный лабиринт из сатина, тафты, замши, эпонжа, воротники и отделку тёмного меха, пуговицы, кушаки, позументы, мягкие, сбивающие с толку, женские системы тоннелей, что могут длиться милями—он бы заблудился в пол-минуты… кружево мерцает, проймы мигают, креповый шарф трётся о его лицо… Ага! минуточку, ключевой запах тут чистый углерод, Джексон, и этот здешний гардероб, в основном, бутафория.– Шикарный ништяк.
– Если это комплимент, то спасибо.
Пусть Они поблагодарят меня, крошка: –«Это такой Американизм».
– Ты первый Американец, который мне встретился.
– Хм. Должно быть, ты выезжала из страны через тот Арнхем, верно?
– Ох, до чего ты сообразительный,– её тон предупреждает его оставить эту тему. Он вздыхает, щелчком ногтя извлекает из стакана тонкий звон. В тёмной комнате, с обездвиженным молчащим морем за спиной, он пробует запеть:
Слишком рано, чтоб понять (фокс-трот)
Мы всё ещё не целовались в страсти жаркой,
Не мчались за луной, круша покой ночной,
Когда утихли танцы
Над тайною лужайкой…
Слишком рано, чтоб понять
Была ли наша болтовня,
Вздох или два тому назад,
Не просто флирт, обычный флирт,
Который унесётся прочь,
Минует, как и эта ночь…
Как можно знать,
Как угадать?
Любовь готовит сети втайне,
Не нам решать…
Быть может,
Это начало радостной любви,
И день вдруг превратится в ночь вращением Земли
Милая, откуда же нам знать,
Ещё так СЛИШКОМ РАНО, ЧТОБ ПОНЯТЬ.
Зная что от неё ожидается, она с досужим видом ждёт пока он допоёт, мелодичные свирельные ноты ещё миг звучат в воздухе, потом протягивает руку, тая перед ним пока он в замедленном движении припадает к её рту, перья соскальзывают, рукава закатываются, обнажившиеся вскинутые руки, мелко запорошённые луной, пробегают вверх и вокруг его спины, её липкий язык, нервный как мотылёк, его руки скрипят по блёсткам… затем её груди плющатся об него, а руки спешат вверх и за спину, нашарить зиппер и вжикнуть его донизу...
Кожа Катье белее белизны одежды, из которой она восстаёт. Рождённая заново… через створки окна ему почти видно то место, где каракатица вползала на скалу. Она ступает как балерина, на цыпочках, длинный изгиб ляжек, Слотроп расстёгивает пояс, пуговицы, шнурки обуви, скача то на одной, то на другой ноге, ох, парень, парень, но лунный свет обеливает лишь её спину, и всё ещё остаётся тёмная сторона, её входная сторона, её лицо, которое ему уже не видно, и ужасающая звериная перемена прокатывается по пасти и нижней челюсти, чёрные зрачки расплываются, целиком покрывают пространства глаз, вытеснив белки, и в них лишь красное живое отражение когда долетает свет показать неизвестно когда свет долетает—
Она опрокинулась в глубокую постель, потянув его следом, вниз в атласную, серафимовую, цветастую вышивку, тут же развернулась принять его торчащий хуй в свою растянутую развилину, в единственную вибрацию для настройки ночи… в ебле она ходит ходуном, тело проваливается под ним на мили в кремовый и ноче-синий, всякий звук приглушен, глаза полумесяцами под золотом ресниц, нефритовые серьги, длинные, восьмигранные, бесшумно мечутся, ударяясь о её щёки, чёрный снег с дождём, его лицо над нею безучастно, обладает отличной техничностью—это она для себя? или включено в Слотропианскую Случайную Встречу, как её инструктировали—она его доведёт, не даст, чтоб её покрывала пластиковая скорлупа… её дыхание погрубело, перевалив за порог в звучание… думая, что она близка к оргазму, он запускает руку в её волосы, пытается укротить её голову, ему нужно видеть её лицо: и это вдруг становится борьбой, злой и непритворной—она не сдаст своё лицо—и из ниоткуда она начинает кончать, и то же самое Слотроп.
Неизвестно с чего, сейчас она, которая никогда не смеётся, вдруг превращается в маковку взмывшего, ширящегося шара смеха. Позже, уже почти заснув, она прошепчет «смеюсь» и засмеётся снова.
Он захочет сказать:– «О, Они и такое тебе позволяют»,– хотя, возможно, Они тут ни при чём. Но Катье, с которой он разговаривает, уже заснула и вскоре его глаза закрываются тоже.
Как ракета, чьи клапаны в предопределённые моменты открываются и закрываются дистанционным управлением, Слотроп, при вхождении в сон, в какой-то миг прекращает дышать через нос и переключается на дыхание ртом. Вскоре дыхание переходит в храп, что славился способностью сотрясать оконные рамы, пускать ставни в пляс, а люстры в безудержную тинь-дилинь качку, да, впра-ав-ду... При первом же в эту ночь, Катье просыпается трахнуть его по голове подушкой.
– Прекрати.
– Хм.
– У меня чуткий сон. Попробуй захрапеть, получишь этим,– помахивает подушкой.
И это не шутка, нет. Такой режим сна, получить подушкой, проснуться, сказать «хм», заснуть снова, продолжается до самого утра. «Ну брось»,– наконец,– «перестань».
– Рото-дых!– кричит она. Он ухватил свою подушку хлопнуть её. Увернувшись, она перекатилась и соскочила на пол, отбиваясь свой подушкой, отступила к серванту с выпивкой. Он не врубается что у неё на уме, пока подушка не отброшена в сторону, чтоб ухватить бутылку Зельтерской шипучки.
Че-го? Бутылку Зельтерской? Что тут, блядь, за дела? Какие ещё лабораторные прибамбасы Они тут понатыкали и на какими ещё Американские рефлексы тут у них охота? Где же торты с банановым кремом, а?
Он потрясает парой подушек и следит за нею. «Ещё один шаг»,– хихикает она. Слотроп ныряет вперёд шлёпнуть её по заду, на что она окатывает его из бутылки Зельтерской, есесна. Подушка лопается на одном из мраморных бёдер, лунный свет в комнате забит перьями и пухом, а вскоре и разреженными струями фонтанирующей Зельтерской. Слотроп всё пытается выхватить бутылку. Скользкая девушка извернулась, прячется за стул. Слотроп берёт графин коньяка с полки серванта, откупоривает его и мечет чёткий янтарный выплеск с псевдоножками поперёк комнаты дважды, зайти в лунный свет и выйти, чтоб шлёпнуться вокруг её шеи, между чёрно-конечных грудей, на её бока. «Сволочь»,– снова ударяет в него струёй Зельтерской. Ниспадающие перья облепляют их а кожу в метаниях по спальне, её испятнанное тело постоянно увиливает, слишком часто даже и для такого света, совсем рядом, неуловимо. Слотроп раз за разом сковыривается через мебель. «Ох и доберусь до тебя!» В этот момент она открыла дверь в гостиную, заскочила и вновь захлопнула, так что Слотроп с разгону врезался, отшатывается, грит блядь, открывает дверь и видит красную шёлковую скатерть, которой она помахивает перед ним.