Круглый год
Шрифт:
– Собаки – то у меня давно нет, а эту будку специально не убираю, – объяснила баба Маша, – пусть чужие думают, что во дворе есть собака, так спокойнее.
С первого взгляда было неприятно все, – и скрипучее крыльцо, и запах старого дома, и низкие потолки, и примитивная ванна с туалетом. Удивительным оказалось то, насколько быстро стерлось это первое впечатление.
Бабушка выделила нам две отдельные комнаты, но они оказались такими маленькими, что в них было тесно даже спать. Мы попросились на время расположиться в зале, где стоял диван, круглый стол, шкаф с зеркалом и телевизор, покрытый белой вязаной салфеткой. Здесь было три окна с широкими подоконниками, на которых можно сидеть, хотя бабушка этого не одобряла. Впрочем, она не одобряла, и открытые двери, и открытые окна.
В первый день бабушка разложила диван, застелила его одеялами и заправила накрахмаленным бельем, с которым мы встретились впервые в жизни.
– Ба, а зачем белье крахмалят?
– А как же еще? Белье обязательно надо крахмалить!
Этот ответ ничего не разъяснял, но, как выяснилось, бабушка никогда не подвергала сомнению привычный уклад жизни, и вообще мало говорила. Сначала мы думали, что это от того, что она плохо нас знает, но и полгода спустя, когда она уже точно различала, где я, а где Вероника, ничего особенно не поменялось – баба Маша по-прежнему была немногословна.
Мы от этого не страдали нисколько – жизнь с бабушкой оказалась достаточно проста. В ее понимании было всего две грани происходящего – правильно и неправильно. Если ты во время встаешь утром, ешь на завтрак творожок, булку с маслом и вареный бурак, потом идешь по своим делам и, в целом, соответствуешь своему месту в жизни, то это хорошо. Если же ты во время не ложишься спать, говоришь лишнее, не ешь на обед первое блюдо, это нуждается в исправлении. В общем, мы должны были не опаздывать на занятия, застилать постель и не опаздывать к ужину. К ее правилам мы быстро привыкли, поскольку они были просты, а баба Маша не требовала от нас многого, видимо, потому что уже давно жила одна и не могла придумать, чем могут ей помочь две одинаковые девочки.
Весна
Есть ли более противное время года, чем ранняя весна? На улице сыро и грязно, мы ходим в школу по каким- то огрызкам льда, превращающегося в лужи, а остальное время сидим дома.
– Займитесь чем-нибудь, девочки, – говорит баба Маша, глядя на нас, то ли с жалостью, то ли с укором, – из угла в угол слоняться, тоже не годится. Носки свяжите, или кофточку какую, – у меня пряжа есть хорошая.
Нам все равно, – вязать, так вязать. Старая наволочка с клубками пряжи, изрядно попорченная молью, была выдана в тот же вечер, а спицы так и не нашлись, поэтому мы отправились в магазин. На втором этаже местного ЦУМа есть отдел, торгующий бусинами, лентами, нитками и прочей мелочью, у него собралась очередь. На крохотных весах здесь развешивают бисер по десять грамм, отрезают по двадцать сантиметров тесьмы, накладывают в мизерные мешочки разной мельчайшей чепухи вроде страз или крючков для одежды. В очереди за нами стоит женщина. Кажется, я где-то видела ее, но не могу вспомнить, при каких именно обстоятельствах. Отворачиваюсь в другую сторону, а там – тоже знакомое лицо, но человек чужой. Да, и откуда здесь взяться знакомым? Мы никого здесь не знаем! Я толкаю Веронику в бок:
– Они экономят даже на статистах!
– Чего? – не понимает она.
– Тебе никогда не казалось, что настоящий мир состоит из десятка реально существующих людей, и полсотни незнакомых в разных ролях, не более!
– Опять тебе что-то кажется? Ты просто не выносишь очередей, – иди на улицу!
Я вышла из магазина. Это правда, очередей я не выношу. Но почему все эти люди кажутся знакомыми?
Спустя пять минут появляется Вероника и смотрит на меня снисходительно:
– Все, спицы куплены! Успокоилась? Пошли носки вязать!
Рынок
Мысль о том, чтобы торговать мимозой накануне 8-го марта, подкинул нам один мамин знакомый еще в Москве. Он был большой знаток по части оригинальных заработков.
–
Этот хитрый дядька, помимо основной работы, продавал на городских праздниках шары с гелием, ободки с ушами, вертушки, свистульки и прочий мусор. Кроме того, он покупал по объявлениям старые вещи за копейки, зная им настоящую цену и правильные места, куда эти вещи можно сдать за приличные деньги. Однажды он съездил за мимозой в Сочи, и выяснил, что поездка не окупилась. «Дешевле купить мимозу здесь же, на оптовом рынке, а продавать в любых проходных местах. Каждая точка дает свою прибыль, – сказал он, – поставишь одного человека – заработаешь три тысячи, поставишь четверых – получишь двенадцать». Эта идея показалась нам тогда очень привлекательной – первые весенние цветы, женский праздник, три тысячи с одной точки!
– Давай поторгуем мимозой или тюльпанами? Денег заработаем, – предложила я Веронике без особой надежды. Она посмотрела на меня безо всякого выражения на лице, но после некоторого раздумья ответила: «Давай!»
Так мы оказалась на центральном рынке Бугуруслана 5-го марта в половине восьмого утра. Это почти что февральское утро выдалось очень туманным. Под ногами растекались лужи, все дышало сыростью и холодом, зато непрозрачный молочный воздух скрадывал все ненужное, лишнее и случайное. Звуки становились мягкими, а пространство – обволакивающим, люди появлялись из тумана, и также быстро в нем исчезали. Приглядевшись к проходившим мимо людям, мы поняли, что на рынке еще не было ни одного покупателя, а только продавцы, занимающие свои места на весь день, и их оказалось достаточно много.
Мы с Вероникой прошли на задний двор, где стояли машины. Здесь было с десяток самых разных фургонов, от Газелей до рефрижераторов, и все заполнены цветами. Груды мимозы из только что распакованных ящиков выглядели, как скошенная трава, – они лежали снопами поверх картонных коробок, и желтым облаком терялась в тумане через несколько шагов. Чтобы оживить слежавшиеся ветки, продавцы трясли ими перед собой, часть цветов обязательно осыпалась, наполняя воздух желтым пухом и травяным запахом. Ровными рядами стояли тюльпаны – Гулливеры, высота стеблей была, чуть ли ни метровая, и они продавались вместе с луковицами. Продавцы группировали их по цвету – охапка белых, рядом – желтые, дальше красные, и в конце, несколько угрожающие, темно-фиолетовые. Отдельно стояла машина, полная нарциссов. Цветы были туго увязаны по 50 штук, и каждый букет был разного сорта. Самые дешевые – нарциссы с лимонными лепестками и белыми серединками; немного дороже – крупные, цвета яичного желтка с оранжевым носиком по центру, и самые дорогие – махровые, с темной каемочкой по контуру сердцевинки. Перед машиной стояли люди, на уровне сапог продавщицы и, глядя вверх, спрашивали, что по чем.
Когда мы были детьми, то, кроме мимозы, ничего к 8-му марта не продавалось. Первые тюльпаны появились на рынках позже, они были бледно-розовые и очень маленькие, продавцы держали их внутри самодельных фанерных ящиков с передней стенкой из стекла, а внутри обязательно горело несколько свечек, чтобы цветы не замерзли. Я помню, как мы с Вероникой стояли около этих ящиков, смотрели на тюльпаны и свечки, и думали, что это для красоты или освещения внутри ящика.
– Ну, что? Будем брать? – спросила я, кивая головой на мимозные ряды.
– А где их продавать-то? – отозвалась Вероника, оглянувшись по сторонам.
Мы прошли вокруг рыночной площади в поисках места, свободного от цветов и продавцов, и ничего не нашли.
– Знаешь, даже если мы что-нибудь продадим, то вся прибыль останется в тех цветах, которые не купили… Может, ну их, в самом деле!
– И правда, пошли отсюда!
От нашего обоюдного решения сразу стало легко и празднично, и, с чувством исполненного долга, мы вернулись домой с веточкой мимозы, найденной под ногами. Вероника была под впечатлением от туманной долины цветов, хотя ничего про это не сказала. Она еще целый месяц рисовала тюльпаны, нарциссы и мимозу. Правда, у нее получалось не очень красиво, но я тоже не стала про это говорить.