Круглый счастливчик
Шрифт:
— А вдруг не заплачет?
— Заплачет! — уверенно сказала Надежда. — Никуда не денется. За учительницей выпускаем мать Петрушкова. «Что же ты, сынок, наделал? — спросит старушка. — Разве для того я тебя рожала, чтобы ты совершал антиобщественные поступки?» И так далее. Текст мой. Тут уж он просто не сможет не заплакать…
— Должен, — согласился Клыбов, — не исключен, пожалуй, и обморок.
— Мы, Алексей Петрович, это учли. После речи матери дадим Петрушкову прийти в себя: следует десятиминутный фильм: «Убийца живет в бутылке», а уж потом только предоставим
Дранкина умолкла, часто дыша, как драматург после чтения новой пьесы.
— В целом, задумано интересно, — произнес Клыбов. — Но отдельные моменты сыроваты…
Он помолчал, соображая.
— Пионеров я бы оставил, но стихи давай другие. Что- нибудь вроде «И спросила кроха». Как ты считаешь?
— Верно, Алексей Петрович, — быстро кивнула Дранкина.
— Учительницу я бы убрал. Пусть кто-то выступит и скажет, что Петрушков полез в фонтан, чтобы спасти льва, которому Самсон рвал пасть. Другими словами, Петрушков любит животных, у него доброе сердце, и это надо учесть…
Надежда занесла замечание в блокнот.
— Старушку-мать лучше не трогать: может сердце не вынести… Фильм оставь.
Директор вздохнул.
— Уж очень меня разочаровала концовка. Переборщила ты, Надежда. Чувствуешь?
— Чувствую, — растерянно отозвалась Дранкина.
— Я считаю, возгласы в зале надо изменить. Когда Петрушков будет просить прощения, нужны такие крики: «Поверить!», «Простить!» и так далее. Улавливаешь?
— Улавливаю, Алексей Петрович.
— Ну, а потом встанет… как его… из восьмого цеха…
— Сидоров!
Вот-вот, встанет Сидоров и предложит насчет удержания на ремонт фонтана. А перевод в разнорабочие — это лишнее. Верно?
— По-моему, тоже — лишнее…
Клыбов улыбнулся:
— А в остальном замечаний нет. Действуй, Надежда! Петрушкова надо проучить!
В пятницу в заводском клубе состоялся суд над Петрушковым. Он прошел очень организованно. Правда, Сидоров из восьмого цеха немного напутал, предложив перевести главного технолога в разнорабочие, но его тут же поправили.
Через месяц, возвращаясь из командировки в нетрезвом состоянии, Петрушков пытался выйти из самолета на высоте десять тысяч метров, в районе озера Балхаш, но был остановлен и сдан в милицию после посадки.
На завод пришла бумага.
Дранкина засела писать новый сценарий.
ПОЛЕТ
Чижов улетал в Москву в июне.
Вагон с пассажирами полз по бетонному полю. Вдали отдыхали железные птицы, внушая уважение и беспокойство. Чижов трогал карман, где лежал билет, и морщился от рева прибывшего ИЛа. Навстречу, в таком же вагоне, ехали вялые люди, не желая смотреть на небо.
Чижов был у трапа в числе первых. Молодой ТУ-154 сосал топливо из цистерны. Солнце отражалось в серебре его кожи. Пассажиры, волнуясь, подталкивали друг друга и прыгали через две ступеньки. Внутри самолета стоял запах больших скоростей и замкнутого пространства. Сочилась тихая музыка. Певец Адамо пел про любовь, но его не слушали. Все спешили сесть в кресла.
Место Чижова было у иллюминатора.
В соседние кресла опустились супруги с мальчиком дошкольного возраста. Зажглось световое табло с призывом пристегнуться. Чижов шарил руками, но найти ремни не мог. Самолет вздрогнул, медленно двинулся за тягачом. Все давно пристегнулись, лишь Чижов в тоске заглядывал под сиденье. Было чувство, что без ремней случится плохое.
Появилась стюардесса. Заметив хлопоты Чижова, она помогла найти ремни.
Самолет долго ревел на старте, потом задрожал и начал разбег. Промелькнули ангары, здание аэровокзала, гребень локатора. Внезапно тряска прекратилась: ТУ-154 взлетел.
У Чижова было невозмутимое лицо, но пальцы его вцепились в подлокотники кресла. С Землей он расставался тяжело, предпочитал ездить поездом. Лишь срочный вызов в главк заставил его лететь.
Машина накренилась, выполняя вираж. Левое крыло ушло вниз. Почти лежа на боку, он видел озерцо, коров, похожих на щенят, и кусал губы от великой жажды жить. Слух его уловил перемену в шуме двигателей. Почудилось, гул затихает.
«Барахлят! — кольнуло Чижова. — Только бы не прозевать!»
У него был вздорный план на случай катастрофы: за секунду до удара об землю надо подпрыгнуть…
Полет продолжался. Лайнер, набрав высоту, покатил на запад. Погасло световое табло. В салонах оживились. Где-то заливисто хохотала девушка. Соседский мальчик ел свежий огурец и внимательно смотрел на Чижова.
— Вкусно? — полуофициально спросил Чижов.
Мальчик прекратил жевать, но ничего не ответил.
— Дядя спрашивает! — строго сказал отец. — Не молчи, Миша!
— Вкусно, — прошептал Миша и протянул огурец дяде.
— Молодец! — Чижов удовлетворенно кивнул и отвернулся к иллюминатору. Он видел вздрагивающее крыло. Оно не внушало ему доверия. Чижову вдруг показалось, что в одном месте разошелся шов и поток рвет тонкую оболочку. Чем дольше смотрел он на крыло, тем шире становилась щель.
«Ненадежная машина, — в панике думал он. — Не иначе, в конце месяца строили! Или в конце года сдавали…»
Завод, которым руководил Чижов, выпускал холодильники «Омега». Слава их была печальна, судьба — незавидна. Он вспомнил суматошные авралы в конце месяца, скорбные колонны холодильников, въезжающих на завод с клеймом рекламации, и ему стало душно. Он ослабил галстук, попытался читать газету, но смысл слов не доходил.
— А почему мы летим? — вдруг спросил мальчик Миша.
— Потому, что работают двигатели! — сказал отец.
— А мы можем упасть? — допытывался мальчик. Чижов напрягся в ожидании ответа.