Кругосветное путешествие короля Соболя
Шрифт:
Несмотря на ежедневные мучения и испытания, мы хранили надежду: ею был конечный пункт нашего заключения. Казак, командующий нашим конвоем, обмолвился, что нас приговорили к ссылке на Камчатку. Сами мы ничего не знали о тех краях, но расспрашивали встречных ссыльных, и те многое нам рассказали. Камчатка – земля вулканов, что нам не очень-то понравилось. Но главное – она расположена за морями [22] . И эта простая деталь оказалась той спасительной доской, за которую цеплялись все наши надежды. «За морями» означало, что закончится череда угрюмых пейзажей. Леса, степи и горы сдадутся, уступив место тому бесконечному цивилизованному пространству, которое зовется побережьем и куда всегда влечет людей. И ничего, если именно здесь оно
22
Очевидно, имеется в виду, что большая часть полуострова Камчатка отделена от материка Охотским морем.
И действительно, однажды декабрьским днем мы добрались до Охотского моря. Нам пришлось подняться на борт парусного судна и пуститься в плаванье, оказавшееся опасным из-за шквального ветра, который сломал рангоуты и ранил нескольких матросов. В экипаже начался разброд, капитан посадил своего старшего помощника под арест и заковал в кандалы. Сам он выглядел настолько растерянным, что я рассказал ему о своем мореплавательском опыте и предложил помощь. Он заколебался, но опасность была столь велика, что в конце концов он согласился. Буря едва не вынудила нас взять курс на Корею, что означало бы конец моего плена. Но, будучи человеком добросовестным, я сделал все возможное, чтобы удержать судно на прежнем курсе. В середине ночи ветер сменил направление и помог мне. После многих часов борьбы и страха к раннему утру буря стихла. Я разбудил капитана, который задремал, больной, в своей каюте, и вернул ему командование. К вечеру мы причалили к берегу Камчатки. Там нас ждали безопасность и рабство.
Если вы позволите, господин Франклин, теперь я попросил бы Афанасию продолжить.
Бенджамин Франклин слушал рассказ около четырех часов, иногда вскрикивая от радости, нетерпения или возмущения. Он сделал знак Ричарду, своему дворецкому, подложить ему под ноги пуф, и когда он жестикулировал, растянувшись во всю длину на кресле, то был похож на бьющуюся рыбу, вытащенную на берег.
– Черт возьми, ваша история мне нравится, молодой человек! И мне хочется немедленно услышать продолжение из уст мадам.
Но тут вмешался дворецкий, он уже давно кидал недобрые взгляды на пришельцев.
– Уже ночь, сударь! – прошелестел он, поднося только что зажженную лампу. – Ваш ужин готов. Эти дамы-господа продолжат завтра…
– Тогда прямо с утра?
– Непременно, – сказал Август.
Он встал и подал руку Афанасии, предлагая следовать за ним.
По знаку Ричарда полнотелая кухарка в клетчатом полотняном колпаке вошла в гостиную с сервированным подносом. Отварная рыба, исходившая ароматным паром, соседствовала с графинчиком золотистого вина. Только такие аргументы и могли подвигнуть Франклина к тому, чтобы отпустить гостей.
– Жду вас здесь же в шесть утра, – сказал он, пока кухарка обвязывала салфеткой его шею.
Август вышел. Афанасия пошла следом, всколыхнув оборки, от которых по комнате поплыл тонкий аромат.
Бенджамин Франклин прикрыл глаза и с силой втянул носом воздух, взволнованный воспоминаниями и счастливый тем, что уже не надеялся вновь испытать.
На следующее утро он опять отослал всех просителей. С нетерпением он ждал Афанасию и Августа. Каждые пять минут спрашивал у Ричарда, который час. Наконец ближе к шести столь ожидаемые посетители прибыли.
– Ну что ж, мадам, – сказал Бенджамин Франклин, – я слушаю, и никто вас не прервет.
Он лег затылком на круглый подголовник своего большого кожаного кресла и вздохнул с удовольствием.
Афанасия
I
Я урожденная Афанасия Нилова. Моя мать была дочерью шведа, сосланного в Сибирь. К своему несчастью, в двадцать лет она вышла замуж за моего отца. Конечно же, она надеялась, что этот коренной русский офицер императорской армии позволит ей наконец занять достойное положение в стране, где она по стечению обстоятельств родилась. Увы, отец никогда не умел поддерживать свое положение в обществе. Его природная, ничем не умеряемая склонность к выпивке имела пагубные последствия для карьеры. Получая все менее престижные назначения, он искал утешения во все более обильных возлияниях, чем окончательно погубил свои шансы на продвижение.
Таким образом он оказался на Камчатке, получив назначение на пост коменданта острога. Отец считал это повышением. На самом деле от него просто избавились.
В какой-то момент мать понадеялась, что он уедет один. Но чтобы придать необходимый блеск своей должности и чувствовать себя истинным сатрапом, он потребовал, чтобы мы его сопровождали.
Две мои старшие сестры уже были замужем. Против своей воли они вышли за военных, чьей единственной доблестью было умение всячески поощрять отца в его попойках. Они жили вдали от нас и были очень несчастливы. Будучи намного младше их, я последовала за матерью на Камчатку вместе с моим младшим братом. Ему едва исполнилось десять, а мне уже было семнадцать, и я смотрела на него как на ребенка. Почти все время переезда я провела в чтении и мечтаниях.
Необычайно долгое путешествие прошло хорошо, насколько это было возможно. Под усиленной охраной казаков наш огромный обоз вез множество вещей, которые должны были обеспечить нам комфорт на месте. Отец также рассчитывал, что мы будем устраивать пышные приемы, и велел матери взять с собой роскошные наряды для торжественных случаев. Их наличие казалось все более неуместным по мере того, как мы углублялись в необъятные дикие пространства.
Прибыв в Большерецк, мы устроились в служебном доме, расположенном внутри крепости. Не только в Москве, но и в любом маленьком городке это здание выглядело бы невзрачным. На Камчатке оно считалось дворцом. Мне была отведена просторная комната, даже слишком просторная, потому что ее невозможно было протопить. Наши предшественники обставили гостиные в вызывающе помпезном вкусе. Картины, обтянутые шелком кресла, шкафы из березового капа были привезены из Санкт-Петербурга и мужественно боролись с влажностью и огромным перепадом летних и зимних температур. Отец сидел во главе стола во время торжественных ужинов в этих темных и мрачных залах всякий раз, когда в нашей глухомани объявлялись приезжие, достойные, как он считал, такой чести.
То немногое, что я успела увидеть на Камчатке, не вызывало во мне никакого желания познакомиться с нею поближе. Это край вулканов и горячих источников, постоянно окутанный туманами. Сельским хозяйством там по-настоящему заниматься невозможно. Край целиком отдан на откуп дикой фауне. Торговля мехами составляет главное занятие местных жителей, но из-за неумеренной охоты наиболее ценные виды зверья постепенно исчезают. Охотников и торговцев мы видели редко – отец считал общение с ними ниже своего достоинства. Они жили одной общиной со ссыльными. За осужденными надзирал казачий гарнизон под начальством нескольких офицеров, и царским указом арестантам предписывались очень суровые условия содержания. Они не имели права ни на какое личное имущество, им запрещался доступ в дома свободных людей. Они обязаны были определенное время работать на государство, и их использовали на самых грязных работах. И наконец, в самом низу этого маленького общества находились коренные камчадалы, к которым отец относился с возмутительной жестокостью.
В общем и целом это был застывший мир, девять месяцев в году испытывавший тиранию холода, связанный с остальным светом только редкими кораблями, которые ходили между Камчаткой и Сибирью, делая остановку в нашем порту.
В этой ссылке большую часть времени я проводила одна или с матерью. Она отдавала мне нежное предпочтение и желала, чтобы я избежала незавидной участи двух моих сестер. Возможно, мое присутствие служило ей утешением в тех жестокостях, которые она вынуждена была терпеть от мужа. Их отголоски иногда доносились до меня сквозь закрытые двери.