Кругосветное путешествие короля Соболя
Шрифт:
И разумеется, они своего добились.
Это случилось в августе, в один нескончаемый жаркий день. Мы пробили себе дорогу, прорываясь из города большим кавалерийским отрядом. Бой по возвращении начался неудачно. Лошади, скакавшие в голове отряда, были убиты и увлекли в своем падении следующие ряды. Удушающая жара, слепящий свет солнца в зените, жажда, которая еще усиливалась из-за высушенной земли и пыли, – все сошлось, чтобы ослабить нас. Обмениваясь сабельными ударами с противником, я не раз чувствовал, как вражеские лезвия проникают в мою плоть. Кровь просачивалась сквозь рубашку и текла по мундиру. Раны были серьезными, но ничто не могло помешать мне сражаться. Бой шел прямо на подступах к Кракову. Слышно было, как городские колокола отбивают время. Когда било пять, я почувствовал резкую боль в животе, и почти в ту же секунду мой конь пал. Два казака, до того стрелявшие
Я думал, что все потерял, когда у меня отобрали отцовское наследство. Но мне предстояло спуститься еще на ступень ниже, чтобы достичь предела несчастий. И эту ступень я только что преодолел. У меня отняли два моих последних достояния: честь и свободу. Я подумал, что жизнь моя кончена. На самом деле она только начиналась.
Существование пленника целиком зависит от настроения его тюремщиков. Некоторые были очень жестоки ко мне, другие более милосердны. Должен сказать, что в тот начальный период плена я предпочитал попадать в руки людей безжалостных. С ними все было ясно и становилось легче привыкать к своему новому состоянию. А вот надсмотрщики заботливые и доброжелательные пробуждали чудовищную ностальгию. Смягчая мой быт, они делали его почти похожим на прежнюю жизнь, оставалось лишь одно жестокое, слепящее отличие: утраченная свобода.
Со мной обращались сурово, и вместо раздумий о плене я был целиком занят залечиванием своих ран, врачеванием которых никто и не думал заниматься, а еще борьбой с голодом и неудобством камер, куда меня бросали. Пока шрамы на руке заживали, а плоть на животе, срастаясь, выталкивала застрявшие в ней осколки, меня постепенно увозили все дальше вглубь России. После более или менее тяжелых перегонов я оказался сначала в Киеве, потом в Казани – конечной точке. Город служил открытой тюрьмой для многих тысяч пленных солдат и офицеров, захваченных во время войны с Польшей. Меня поместили на жительство в дом одного ювелира. Относились ко мне хорошо, и я понемногу оправлялся от ран. В этом мирном жилище, вернувшись к почти нормальной жизни, я поначалу сильно загрустил. В свои почти двадцать восемь лет я не видел перед собой никакого будущего и, не зная, куда заведет меня судьба, в отчаянии полагал, что моя молодость пропадет втуне в этой ссылке.
К большому счастью, когда я выздоровел и смог выходить в город, я встретил своего друга Олега Винблада. Его постигла та же участь, что и меня, а его дом был неподалеку. Возобновились наши беседы и прогулки. Русские жители города не питали к нам враждебности, и Олег ввел меня во множество салонов, где проходили дружеские ужины. Вскоре мы стали вести образ жизни почти светский, но немного странный: мы хоть и могли свободно выходить из дома, завязывать дружеские связи и участвовать в вечеринках, возвращаться мы были обязаны в тот дом, который был нам предписан. В целом у нас сложилось ощущение, что дух наш свободен, а тело в плену. На самом деле и дух наш был не так уж свободен, поскольку губернатор имел в городе сеть шпионов, а значит, нам следовало проявлять осторожность.
Мы быстро осознали, что большое число русских, с которыми мы встречались, питали ту же ненависть к тирании, которая заставила нас взяться за оружие. О царице они отзывались резко. Мы их слушали с осторожной благожелательностью. Некоторые доверительно сообщили нам, что у них уже есть планы восстания и многие города, вплоть до самой Москвы, тоже готовятся к мятежу. Слишком малочисленные, чтобы надеяться в одиночку одолеть императорские силы, эти русские заговорщики рассчитывали на нас, иностранных пленных, чтобы соединить наши силы со своими. Еще они очень ждали татар, которые вскоре должны были пойти на город. Недавнее вступление Турции в войну против русской армии окончательно убедило этих мусульман поднять восстание. Мы лавировали в опасной среде, желая выразить наше одобрение людям, влюбленным в свободу, как и мы сами, но вынужденные следить за своими словами, которые, без сомнения, дойдут до ушей полиции. В этом деле я оказался на передовой: пленные делегировали меня, чтобы поддерживать связь с руководителями заговора.
Увы, с тех пор как я покинул замок моего детства, мне хватило времени здраво оценить свой характер. Природа наделила меня крупным
Что касается заговора, из-за личных распрей о нем было доложено губернатору, тот решил рубить головы, причем моя была названа первой. Он отдал приказ схватить меня. Стоял ноябрь. Была ночь. Ювелир, хозяин дома, уже спал. Я разжег огонь посильней и в десятый раз, наверное, перечитывал «Робинзона Крузо» в польском переводе, которого Олег умудрился сохранить при себе. В дверь постучали. В ночной рубашке и фланелевом белье я спустился открыть.
Офицер спросил, дома ли граф Бенёвский. Я на мгновение заколебался, потом ответил, что он спит наверху, в своей комнате. Офицер забрал у меня из рук канделябр и вместе со стражей бросился вверх по лестнице. Я воспользовался этим, чтобы сбежать. Кинулся будить Олега. Он спешно собрался, дал свою куртку, которая была мне мала, и, одетый таким образом, я двинулся за ним по пустынным улицам к городским воротам. В ближайшей деревне у какого-то крестьянина мы сторговали – по непомерной цене – лошадей. Ночь была холодная и ясная. При свете почти полной луны мы пустили своих рабочих коняг тяжелым галопом по дороге на Москву. Мы знали, что у одного из дворян-заговорщиков было поместье в том направлении. Несколько недель назад мы получили разрешение навестить его там. На въезде в аллею, ведущую к его дому, стоял могучий кедр, который мы без труда узнали. Просторный дом был погружен во мрак, и когда мы стали колотить во входную дверь, то услышали шум поднявшегося переполоха. Дом переходил на осадное положение. Владелец наверняка опасался налета полиции. Когда он открыл окно и увидел двух безоружных людей, один из которых был в ночной рубашке и домашних тапочках, держащих под уздцы двух тяжеловесных рабочих кляч, у него на лице появилось такое изумленное выражение, что, несмотря на опасность, мы расхохотались.
Оправившись от удивления, этот благородный человек в большой спешке снабдил нас всем необходимым для бегства. Он одел нас, выдал подорожную и достаточно денег, чтобы проделать долгое путешествие. Почтовыми каретами или верхом нам предстояло добраться до Москвы, а потом до Санкт-Петербурга, не привлекая особого внимания.
Мы преодолели эти огромные расстояния с легким сердцем и не торопясь. Мы были еще не на свободе, но уже и не в плену. А раз уж мы не ведали своей дальнейшей судьбы после стольких расставаний и ссылок, то хотели насладиться сегодняшним днем, подаренным нам Провидением, в которое Башле не верил. Прибыв в столицу, я снял квартиру, и мы разыграли маленькую комедию: я выдал себя за путешествующего графа, а Олег – за моего слугу.
Какой-то немец, с которым я познакомился, прогуливаясь по берегу Невы, узнав, что я хотел бы двинуться в сторону Европы, указал мне на одного голландского капитана. В тот же вечер я отправился к нему. Это был рослый молчаливый субъект, казалось обтесанный морем; ветры избороздили морщинами его лицо, соленая вода выбелила волосы, а редкий свет северных небес придал глазам оттенок зыби. На физиономии этой статуи невозможно было различить ни малейшего выражения, и я так и не понял, поверил ли он в мою историю про хозяина и слугу. Я даже не выяснил, на каком языке он говорил; он не выказал ни малейшей реакции на мой рассказ, который я повторил по-немецки, по-французски и по-русски. Цену он обозначил на пальцах. Мы сошлись на пятистах рублях, и я сказал, что мы придем вечером с багажом.
Непробиваемость этого моряка мешает мне поверить, что он был осведомителем или предателем. Предательство требует гибкости, которой он был начисто лишен. Вероятнее всего, за ним следили, как за всеми владельцами кораблей, которые могли брать пассажиров. А скорее всего, полиция шла по нашим следам и терпеливо стягивала сети еще с нашего бегства из Казани. В любом случае, когда мы снова появились вечером, чтобы подняться на борт, нас поджидал взвод солдат.
Нас препроводили в Петропавловскую крепость. После нелепых допросов, угроз пытками, которые, к счастью, не были приведены в исполнение, и инсценированного суда было вынесено решение, что мы навсегда покинем владения царицы и дадим клятву никогда не поднимать против нее оружия.