Круговая подтяжка
Шрифт:
– Значит, почка? – ахнула Маша. А Барашков даже не стал притворятся, будто что-то видит. У Дорна своя специальность, у него – своя. Каждый должен делать то, что знает.
– Не почка. Надпочечник. Смотрите, с этой стороны он меньше обычного, а с этой – гораздо больше, и вот здесь имеется подозрительное уплотнение ткани.
Барашков еще до того, как Дорн объяснил, понял все сам.
Дорн повернулся к Маше.
– Вероятнее всего, разрастание ткани происходит из мозгового слоя надпочечника, но может быть и смешанного происхождения: из мозгового и коркового.
– Опухоль?
– Опухоль, –
За компьютером Владик преображался, становился искренним, без налета присущей ему неприятной вкрадчивости, особенно когда он разговаривал с женщинами. Исчезал его слащавый тон, который он сам считал неотразимым, а Мышка терпеть не могла. Он и нравился ей таким, каким был сейчас – деловым, умным, умелым.
– А по другим органам как?
– Кроме этого образования все чисто. Нигде ничего нет. Я внимательно посмотрел.
Барашков не признавал никаких Википедий. Руки его сами потянулись к книжной полке, откуда он достал второй том «Клинической онкологии».
– Все правильно, а я осел, – спокойно констатировал он, быстро пробегая глазами по строчкам. – Не мог сразу сам догадаться. Все и было как здесь описано: нарушения сосудистого тонуса, минерального и глюкокортикоидного обмена. Отсюда и клиника. Все эти обмороки, ну и соответствующее настроение. – Он захлопнул книгу. – Извиняет меня только то, что остальные тоже ни о чем таком не подумали. Да, такие штуки довольно редко встречаются. – Он задумался.
Мышка закрыла лицо руками, откинулась на сиденье.
– Ты плачешь, что ли? – спросил Барашков.
– Нет. Просто не знаю, что делать. Какая-то безысходность. – Она потерла глаза, убрала руки, вздохнула, и Аркадий увидел, что она действительно даже не думала плакать.
– Ну и что теперь? – спросил Владик. Он достал из своего ящика пакетик мятной жвачки и засунул пластинку в рот.
– А ты не дрейфь! – отозвался Барашков. – Еще не все потеряно. Диагноз не уточнен. Опухоль не обязательно должна быть злокачественной. Если доброкачественная – удалят вместе с надпочечником. Второй надпочечник останется. И все. Возьмет на себя функцию первого. Пока мы должны корректировать Тинино состояние. Это сложно, но можно. Минеральный обмен наладить можем?
Маша отозвалась со своего места:
– Можем.
– Глюкокортикоидный можем?
– Можем.
– Сосудистый тонус поддержим?
– Да.
– Ну вот, и хватит пока работы. – Аркадий старался говорить бодрым голосом, хотя на душе у него тоже было тяжело. Действительно, какой будет окончательный диагноз? Что впереди?
Дорн тем временем выключил компьютер, напялил на монитор прозрачный чехол.
– А вы долго состояние-то корректировать собираетесь? – поинтересовался он. – Переводить больную надо в профильное учреждение. Там хоть сделают лапароскопию с биопсией – будет видно, что за опухоль. Ау нас ей лежать бессмысленно. Так накорректируете, что тошно станет!
Мышка сделала Дорну страшные глаза.
– Будет лежать у нас столько, сколько нужно, – отрезал Барашков. – До окончательной постановки диагноза. Лапароскопию с биопсией можно сделать и у нас. А вернее всего, что хирурги сразу пойдут на операцию по удалению надпочечника и сразу отдадут весь материал в патанатомию. Второй надпочечник оставят до выяснения обстоятельств. Наш патологоанатом, как вы знаете, хоть и страшный хитрец, но диагност один из лучших в городе. Вся Москва на консультации к Ризкину ездит. Я ему полностью доверяю. Кстати, – обратился он к Дорну, – какой надпочечник поражен, правый или левый?
– Левый, – ответил Дорн.
– Ну, хоть в этом повезло.
– Что же в этом хорошего? – одновременно спросили Мышка и Владик.
– Так правый же оперировать труднее, – пожал плечами Аркадий. Он хоть и был анестезиолог, но анатомию и топографическую анатомию знал прекрасно. – К правому нижняя полая вена ближе подходит. Если заденешь… Лучше про это не говорить. Но думать про это надо.
Дорн внимательно посмотрел на Аркадия, и Маша поняла, что эти его слова он запомнил намертво, так же, как и она сама.
– Вообще-то, операции по удалению надпочечников сложны, пожалуй, больше для анестезиологов, чем для хирургов… – сказал задумчиво Барашков. Он помнил, как трудно было поддерживать больных во время операций после дорожных происшествий. Особенно при ударах сзади, при разрывах почек, надпочечников, при разрывах печени, селезенки… Да… Сколько пережили они и скольких спасли тогда с Валерием Павловичем, Тиной, Ашотом… – Он поскреб подбородок. В последнее время в процессе каких-нибудь трудностей у него свирепо начинали чесаться лицо и руки. И кожа в этих местах покрывалась какими-то противными пятнами. А вот подбородок зачесался впервые.
– Это у тебя на нервной почве! – говорила ему жена Людмила. – Бросай, к черту, свою работу, переходи к нам, в гомеопатию. И денег больше, и нервы целее. – Барашков вспомнил, как перед случившимся этим самым коллапсом он рассказывал Тине, как хорошо Люся организовала в своей поликлинике гомеопатический кабинет.
– Что же я, идиот, ничего не заметил! Ведь ей наверняка, пока я сидел, было уже плохо. И Ашота с нами нет, – сокрушенно покачал головой Аркадий, размышляя вслух. – Уж он-то разбирался в клинической патофизиологии лучше всех. Вас теперь не учат так, как дрючили нас. – Он показал пальцем на Дорна. – Поэтому вы ни черта и не знаете…
– Аркадий Петрович! Не надо ссориться! – выдохнула Мышка.
– Да что «Аркадий Петрович! Аркадий Петро-ович!», – передразнил ее Барашков. – Разогнать-то наше отделение разогнали, а кто теперь на серьезных операциях наркоз дает? Все тот же Аркадий Петрович, да еще в единственном числе. Раньше-то нас пятеро, между прочим, было.
– Зато столько аппаратуры, сколько у нас, прежде никогда до этого не было. И мы ведь делаем исследования не только нашим больным, но и больничным. – Мышка горячо защищалась – пусть Аркадий Петрович все-таки привыкнет к мысли, что и от нее больнице большая польза.