Круговая подтяжка
Шрифт:
Пациентка с каменным видом молчала, не отвечая больше на его слова. Владик, вздохнув, вышел из палаты и пошел к Мышке.
– Нет, каково? – сказал он, плотно закрывая за собой дверь. – Никакой благодарности, никакого понимания! То она недуром ломилась башкой об стену, а сейчас требует, чтобы ее срочно выписали домой!
– Ты об этой…? – Маша назвала фамилию Тининой соседки.
– О ком же еще? Что мне с ней делать, выписывать, что ли? – Владик плюхнулся в кресло и положил ноги на перекладину под столом. Положить ноги прямо на Мышкин стол он все-таки не решился.
– Хочет домой –
– Больная уйдет – койко-дни потеряем. – Владик взял со стола подаренный сувенир – хорошенькую ручку с золотым пером – и скептически повертел в руках.
«Ну, подойди! Обними!» – кричало ему Машино сердце.
– Кто тебе дарит такие дурацкие подарки?
– А ты что, ревнуешь? – Чего бы она не отдала, чтобы он сказал «да».
– Нисколько. – Он небрежно швырнул ручку на стол.
– Я думаю, пусть лучше она уйдет от нас якобы выздоровевшая, чем мы дождемся, пока ее боли вернутся. – Маша потерла лоб и отвернулась к окну, чтобы не смотреть на Дорна.
– Так ты считаешь, что это не наше лечение ей помогло?
– Барашков утверждает, что боль ей сняла его жена, врач-гомеопат.
– И ты веришь этому шарлатану?
– Как не верить? Еще сутки назад я думала, что она всю стену своей головой разнесет, а сейчас сидит как огурчик.
– Маринованный огурчик не первой свежести, – заметил Дорн. – Я вам все время говорил, что эта больная – симулянтка, и это все было заранее подстроено!
– Да ну, ерунда! – Мышка на минутку отвернулась от окна и посмотрела на него. – Есть же объективные признаки испытываемой боли. А то так любой человек придет и скажет: «Мне больно, давай мне больничный, освобождай от армии, плати пенсию!» Нет, она не врала! Я верю, что боль она чувствовала. И, в общем, не верить Барашкову у меня поводов нет.
– Хочешь быть для всех добренькой? – Владик прищурил глаза и стал похож на голодного леопарда.
Маша помолчала, сглотнула слюну, ее подташнивало от напряжения. Она думала – все-таки подойдет он или нет?
Дорн собрался уходить.
– Так выписывать или нет?
Мышка посмотрела на него и вдруг поняла, что больше не хочет, чтобы он ее обнял. Пропало желание.
– Знаешь, Владик, – сказала она. – Ты и красивый, и умный, но все-таки чего-то в тебе не хватает. Чего-то эмоционального, наверное. До такой степени не хватает, что хочется превратить тебя опять в маленького мальчика и воспитать по-другому. Чтобы ты вырос таким же красивым и умным, как сейчас, но чтобы еще был и добрым! – Ее эскапада была настолько неожиданна, что Владик не нашелся сразу, что ответить. Он посмотрел на нее молча и вышел из кабинета. Мышка прислушалась – Дорн шел по коридору и насвистывал веселую песенку. Только свист его был невеселый.
«Да, не поцеловал ее больше, – думал он. – Ну, не хотелось мне этого. Почему я всем чем-то обязан?» Он вспомнил, как осторожно за завтраком подложил перед женой рекламу из женского журнала. «Аборты в загородной клинике. Лечение и отдых в ближайшем Подмосковье».
– Прекрасное место, – вскользь заметил он за кофе. Алла спокойно взяла журнал, еще раз мельком пробежала взглядом по строчкам и вдруг быстрым движением разорвала журнал на половинки и швырнула ему в лицо.
Дверь в комнатку Генриетты Львовны была открыта, туда, конечно, никого еще не положили. Голос Барашкова раздавался из палаты Тины. Райки не было в коридоре, и только ее подружка, сидя за столом, делала вид, что серьезно изучает листы назначений. Внезапно обернувшись, Владик увидел, что она с каким-то странным ехидством глядит ему вслед. Он вздохнул и закрыл за собой дверь ординаторской.
А Маша сидела у себя в кабинете и размышляла. «Любить и видеть все недостатки – разве так можно? – спрашивала она себя. И сама же себе отвечала: – Оказывается, можно».
18
Следующее утро было солнечным, словно праздник.
– В пробку попал, поэтому опоздал, – сказал заведующий хирургией второму доктору, входя в ординаторскую. – Чаю выпьешь? – Заведующий, переодеваясь в зеленые штаны и рубашку, мимоходом нажал кнопку чайника.
– Спасибо, я завтракал, – ответил второй хирург. – Пойду в операционный блок. Барашков уже десять раз звонил, спрашивал, когда вы приедете. Они там с утра уже на ушах. Помоюсь потихоньку и буду готовить больную.
– Угу, – промычал заведующий, нашаривая ногой под шкафом специальные разношенные старые туфли для операций. – Кстати, знаешь, после удаления надпочечника придется взять еще на операцию мальчика с грыжей. Мать его меня попросила. То ли у него призыв, то ли, наоборот, надо отсрочку получить на этот год, я толком не понял. Но придется взять.
– Надо – прооперируем! – ответил коллега и вышел из комнаты. Заведующий всыпал в стакан сухую заварку, плеснул туда кипятку и позвонил Барашкову:
– Давай вези больную минут через десять!
– Понял! – ответил Аркадий и дал отбой.
Он сидел у Тины в палате. Последние приготовления перед операцией были закончены, белье ей переодели; атропин с димедролом и промедолом он должен ей сделать сейчас. Мать Тины тоже была уже здесь, в больнице, только Барашков не велел ей перед операцией приходить в палату. Она ждала внизу, в коридоре, с только что сделанной прической, как и просила Тина. Волосы были уложены красивыми волнами.
Прибежала Мышка.
– Как настроение?
«Мышка прибежала, хвостиком махнула, яичко упало, разбилось, и все стали здоровы и счастливы!» – подумала Тина.
– Ну вот и молодцом!
На каталку Тину Аркадий перенес на руках, бодро заметив:
– Ну ты и разъелась, мать!
– Святыми молитвами сыта.
Мышка держала подушку, поправила одеяло, которым Тина попросила накрыть ее, чтобы не замерзнуть на лестнице.
– Ну, поехали! – сказал наконец Аркадий, и они с Мышкой сами покатили каталку к лифту. Дежурные медсестры и женщина в чалме, вышедшая в коридор, смотрели им вслед.