Круговорот лжи
Шрифт:
Клио не только не читала сыну, но и не играла с ним. У него были три плюшевые игрушки: медведь, обезьянка и пушистый пурпурный бегемот по имени Билли. Мальчик повсюду таскал их в зеленом пластиковом пакете с надписью «Маркс и Спенсер»; я слышал, что он разговаривал с ними, когда оставался в спальне один. Других игрушек у него не было. Когда Тим откопал в своем шкафу несколько крошечных моделей легковых и грузовых машин и отдал ему, Барнаби смотрел на них озадаченно. Казалось, они не вызвали у него никакого интереса. Но он не был глуп. Когда я купил конструктор, довольно сложный
В тот вечер я был деликатнее, закрыл книжку и спросил:
— Как ты думаешь, Билли понравилась сказка?
Барнаби нахмурился. Тогда я предложил:
— Давай спросим его. — Я поднял зверюшку, что-то прошептал в ее пурпурное ухо, зажал себе нос и гнусаво проквакал: — Нет, я бы хотел послушать сказку про храброго бегемота. Мне не нравятся сказки про глупых старых котов, которые попадают в кастрюлю с тестом! — Потом я ответил своим голосом: — Но я не знаю сказок про бегемотов. — И снова проквакал: — Значит, ты очень глупый старикашка!
Барнаби засмеялся. Его лицо разрумянилось. Он повозился в постели, свернулся в клубочек под стеганым одеялом и затаил дыхание. Его мерцающие темные глаза чего-то ждали. Я начал на ходу сочинять какую-то сказку о пурпурном бегемоте, медведе и обезьянке, живших у мальчика, имя которого я забыл. Они обитали в зеленом пакете, выходили по ночам, когда весь дом засыпал, веселились, переживали разные приключения и играли с другими игрушками, которые были в спальне мальчика.
Малыш с благоговением спросил:
— Мальчика звали Барнаби?
Я рассудительно ответил, что пока точно не знаю, но это возможно. Он заерзал от удовольствия и вдруг задал неожиданный вопрос:
— Как ты думаешь, у этого мальчика есть папа?
Вдохновение покинуло меня. Я пробормотал, что да, очень возможно, но это сказка не про него, а про бегемота Билли. Похоже, мой ответ удовлетворил Барнаби. Или он смирился с тем, что я мой не знаю. Напоследок мальчик сказал (потому что у него уже слипались глаза):
— Я совсем забыл… У бегемотов не бывает пап, правда?
Клио надела зеленую юбку и огромные, безобразные стеклянные серьги. Ее веки были накрашены чем-то блестящим, чуть надутые полные губы покрывала помада. Она казалась маленькой девочкой, нарядившейся для вечеринки, но это впечатление немного портило сосредоточенное выражение, с которым она ставила на стол еду. Это было бледное овощное рагу с двумя цыплячьими ножками, предназначенными только для меня (Клио не была убежденной вегетарианкой, но не любила мясо и редко его ела), и куда более аппетитный салат из различных видов зелени и нарезанной кусочками белой редиски, которую я любил, но никогда не мог найти в местных овощных лавках. Когда я сказал об этом, Клио зарделась от удовольствия.
— Я надеялась, что вам понравится. Я купила ее вчера вечером в одном из этих смешных индийских магазинчиков у Кингс-Кросса. Пробегала мимо и случайно увидела.
Не успев подумать, я сказал:
— Вчера вечером? Я думал, что Тим ушел пару дней назад.
— Тим?
Я оторвался от своего восхитительного салата и поднял глаза. До меня не доходило, что могло вызвать столь безмерное удивление. Я терпеливо пояснил, все еще подспудно надеясь, что она попросила присмотреть за мальчиком кого-нибудь из соседей:
— Я имел в виду, что кто-то должен был остаться с Барнаби.
— Зачем? Он лежал в постели.
— Он знал, что ты ушла?
— Все было в порядке. Он быстро уснул. Иначе я бы не ушла.
— Но он мог проснуться. Как долго тебя не было?
— Не знаю. Не больше часа. Барнаби никогда не просыпается ночью. Он был в безопасности. И что-нибудь повредить или сломать в доме тоже не мог. Я заперла дверь спальни.
— Что?!
Увидев мой изумленный взгляд, Клио начала медленно краснеть. До сих пор мне казалось, что она просто не понимает, почему я ее расспрашиваю, — так же как Барнаби, который считает игрушки и сказки странными причудами взрослых. Но когда Клио заговорила вновь, в ее голосе прозвучало упрямство.
— Вы несправедливы! Я знаю, как нужно с ним обращаться! Я бы не оставила его, если бы он болел или с ним что-то было не так. Но я начинаю сходить с ума,если у меня нет возможности выйти побегать. Это очень важно для моего самоощущения,помогает мне держаться на плаву. А вы такой же, как мой отец! Считаете, что из-за Барнаби у меня нет права на личную жизнь, наказываете меня за то, что я посмела его родить, связываете по рукам и ногам…
Я встал и сказал:
— Я не твой отец и не собираюсь тебя ни за что наказывать, так что можешь не кипятиться. Если пробежки так нужны тебе «для самоощущения», можешь бегать, сколько хочешь. Мне нетрудно присматривать за Барнаби, когда я дома, или платить приходящей няне, когда меня нет. Но, будь добра, не оставляй его одного. Во всяком случае, пока живешь здесь. Таковы правила этого дома, понятно? Спор окончен.
Я взял полупустой бокал с красным вином, полупустую бутылку и сказал:
— Хочу посмотреть девятичасовые новости. Если хочешь, присоединяйся.
Я думал, что поступил правильно: высказал свою точку зрения спокойно, но решительно. Однако когда на экране появился список случившихся за день катастроф, меня начали одолевать сомнения. Наверное, я выражался слишком напыщенно (как всегда, когда на меня накатывал гнев). Не следовало читать Клио нравоучений. Чувство ответственности не приходит автоматически с физиологическим материнством. Я должен был все объяснить ей подробно, как ребенку. Она ведь еще совсем девочка. Когда родился Тим, мы с Элен были на несколько лет старше, но далеко не образцовыми родителями. Однажды летним вечером мы оставили Тима, мирно спавшего в своей коляске, возле паба. Вскоре пожилая женщина (может быть, она вовсе не была пожилой, но тогда нам так казалось) подошла к стойке, держа на руках нашего мальчика, и громко завопила: