Круиз самодовольного амура
Шрифт:
Но что-то друзьям не верилось в то, что Михаил был в состоянии создать для Насти хороший дом, быть ей заботливым мужем, воспитывать свою дочь. Несмотря на то что сейчас Михаил заявлял обратное, что он был готов стать хорошим отцом для Евлалии и мужем для Насти, с его образом жизни этим планам вряд ли суждено было сбыться.
Этим и пришлось Залесному и его коллегам удовольствоваться. Они повернулись к Евлалии и взглянули на нее. Что она скажет? Но та молчала. Она уже успокоилась и никаких признаков агрессивности не выказывала. Сидела и смотрела на своего родного папашу
И если бы Залесный мог предполагать, что Евлалия способна любить, то он бы сказал, что на своего родителя она смотрит именно с любовью и, пожалуй, даже с нежностью. Что в этом огромном неряшливом и угрюмом мужике с его исковерканной судьбой могло вызвать в сердце дочери такие чувства, Залесный понять так и не смог, сколько ни старался. На его взгляд, чистенький и благопристойный Филипп был для Евлалии куда лучшим отцом, нежели матерый уголовник со стажем.
Но вот поди ж ты, сердцу не прикажешь. И Евлалия полюбила совсем не того своего папашу, какого бы ей стоило полюбить.
Глава 18
Как только полицейские забрали убийцу с собой в город, коттедж начал тут же стремительно пустеть. Всем гостям хотелось поскорее покинуть место, где они пережили такие неприятные эмоции, поскорей.
Первой почти одновременно с полицейскими уехала Евлалия, которая сказала, что займется похоронами мамы и Романа, как только полиция отдаст их тела, что должно было произойти, возможно, уже на следующее утро. Залесный не стал предъявлять Евлалии никаких обвинений, потому что Михаил взял всю тяжесть содеянного на себя одного, в чем и заверил полицию:
– Все сам придумал. Все сам сделал.
Евлалии можно было бы вменить попытку сопротивления властям, которую она оказала, бросившись в драку на стороне Михаила против двух представителей закона.
Но Залесный не стал делать и этого, а лишь сказал:
– Отец – это святое. Я не могу обвинять Евлалию в том, что во время драки она заступилась именно за Михаила.
Также Залесный считал, что Евлалия и впрямь ничего не знала о планах Михаила прикончить Филиппа.
– Она думала, что ее родной папаша все это затевает, чтобы как обычно попугать немножко зажиревшего Филиппа. Отвратительно, что Евлалия знала, но коли от самого Филиппа к нам заявлений и жалоб на поведение его жены и ее прежнего сожителя не поступало, что же… В конце концов, это их внутреннее семейное дело.
Также Евлалия не скрыла, что собиралась нанять адвоката, который бы смог защищать интересы Михаила. Евлалия не собиралась отказываться от своего родного отца, даже несмотря на то что он фактически признался в убийстве ее мужа. И это было очень странно.
Но когда Алена решилась спросить об этом у Евлалии, то получила следующий ответ:
– Роман был моим мужем совсем недолго, а Михаил моим отцом – всю жизнь. Есть разница?
Алена не нашлась, что ответить на это, и просто отступила.
Следом за Евлалией прочь из дома потянулись и остальные гости. От стоянки отъезжали одна машина за другой. Тетя Маруся даже оставила ворота открытыми, поскольку иначе ей пришлось бы отворять их каждые
Римма Георгиевна тоже хотела уехать, но ее тормозила Тимофеевна. За минувшие сутки здоровье старушки резко ухудшилось, теперь она не могла встать с постели.
Хотя сама Римма Георгиевна придерживалась на этот счет другого мнения:
– Все она может! Просто не хочет. Очередная блажь ей в голову вступила. Тут, говорит, ей помереть судьба назначена. Ну, не глупость ли это? Зачем помирать в чужом месте? Могла бы уж до дома дотерпеть.
Но когда подруги зашли проведать старушку, они были поражены произошедшими в Тимофеевне за столь короткое время переменами. Старушка лежала на кровати, не в силах даже шевелиться. Она была бледна и вроде бы уменьшилась в размерах. Казалось, что жизнь утекает из нее с каждой минутой. Но при этом выражение ее лица было странно спокойным и даже умиротворенным. А увидев подруг, она даже смогла улыбнуться им и перекрестить обеих поднятой рукой.
– Вы хорошие девочки, много добра людям делаете, – пробормотала она едва слышно. – За то обе вы без нескольких лет по веку проживете. И Россию нашу матушку в полной славе своей еще повидаете. Вот счастье-то вам какое будет! А мне не доведется уж той жизни увидеть.
– Что вы, Ираклия Тимофеевна! – воскликнули подруги хором. – Что вы такое говорите? Вам еще жить и жить.
– Нет, – покачала головой старушка. – Вышел мой срок. А я и рада, скоро с Петей моим встречусь. То-то радости нам с ним будет! Если бы вы знали, как я этого жду!
И на ее губах появилась слабая улыбка.
– Уж я просила ангелов моих, чтобы они перед Боженькой за Филиппа заступились, дали бы ему еще срок на земле. Они за меня, убогую, у Боженьки и попросили. Выхлопотали и мне скорую встречу с Петенькой, и Филиппу искупление его грехов положено отныне.
– Значит, Филипп будет жить? – обрадовалась Алена, пока Инга скептически кривилась. – Он не умрет?
Тимофеевна же насчет дальнейшей судьбы Филиппа ответила уклончиво:
– Жить будет, хотя и по-иному, чем прежде жил.
– Это как же?
– Злое он в своей жизни делал, и много, – ответила Тимофеевна. – Воровал, на людей свысока поглядывал. Но не его в том вина, богатство ему глаза застило. А теперь в отведенное ему тут время раскаяться в своих делах должен успеть.
И не пояснив, что это может значить, она тихо одними губами пробормотала:
– А больше ничего не скажу вам, устала.
И она закрыла глаза, показывая, что время аудиенции окончено. Подруги еще немного постояли рядом, а потом тихонько вышли прочь. Почему-то у обеих было ощущение, что они виделись и разговаривали с этой странной старушкой в последний раз.
Однако когда подруги вышли из ее комнаты, Инга громко хмыкнула.
– Ты чего? – удивилась Алена.
– Ловко Тимофеевна свои предсказания меняет.
– Почему?
– Только недавно она говорила, что Филипп следующий, кому доведется умереть. А теперь, когда последнего убийцу и преступника арестовали, она уже говорит, что Филипп жить будет, потому что ангелы за него заступились по ее просьбе.