Крушение империи
Шрифт:
Никто из чужих не мог бы подумать и предположить, почему это последнее известие взволновало так радостно Софью Даниловну.
Сидя в кресле мужа за его письменным столом, положив уже слуховую трубку на аппарат, она минуту не отрывала взора от телефона, как будто ждала вот-вот продолжения разговора, нового звонка.
Да, да, это прекрасный счастливый случай для мужа, для Левушки, сделать то, что признавал не совсем удобным делать в обычном порядке.
Но так ли это невозможно в конце концов?
Разве просьба к министру так уж обяжет ко
Как спасать дочь — этому были посвящены все разговоры вчерашнего дня: с того момента, как позвонил по телефону какой-то неизвестный полицейский чиновник и сообщил о задержании Ириши. А ночь до того была бессонной, полной догадок и тревоги.
Усталый и довольный своей работой за письменным столом, Лев Павлович вошел тихо в спальню, стараясь не разбудить жену. Но она не спала. На ночном столике горела лампочка внутри глубоко охватившего ее сделанного фонариком синего абажура. Было уютно, как всегда.
— Который час? — спросила Софья Даниловна, приподнявшись на кровати.
— Десять второго. А что?
— Я думала, мои спешат. Ириши нет дома… так поздно!
— А где она? — заинтересовался Лов Павлович и, словно проверяя, не ошибся ли, вновь посмотрел на свои часы, кладя их на столик рядом с жениными.
— Я не знаю, Левушка. Меня это беспокоит.
Он разделся, — накинул на себя пижаму и пошел мыться в ванную. Но он возвратился раньше обычного — с полотенцем в руках, утирая им по дороге мокрое лицо.
— Может быть, она задержалась, Соня, после театра? Или, может быть, она собиралась куда-нибудь в гости?
— Нет, нет!.. Она говорила мне, что весь вечер будет дома. Но, возможно, она действительно ушла в театр… я уже думала, Левушка.
Но через полчаса эта догадка уже и не всплывала: ясно было — двери театров давно уже закрыты.
Может быть, Ириша у кого-нибудь на вечеринке? Но тогда она предупредила бы о том по телефону. А если эта вечеринка происходит на какой-нибудь студенческой квартире, где нет телефона? — высказал предположение Лев Павлович. — Хорошо, но разве можно волновать так отца и мать? О нет, с Ириной серьезно надо будет потолковать! Очень серьезно.
Но и единственная утешительная догадка — о вечеринке — была опровергнута неумолимым вращением часовой стрелки: набежало уже три часа, а Ириша все еще не возвращалась. Было от чего волноваться: с ней это никогда не случалось.
— Ложись, Левушка, я дождусь ее, — сказала Софья Даниловна, но он, конечно же, отверг этот женин совет.
Они оба боялись сообщить друг другу еще одну догадку, хотя каждый из них думал о ней про себя: говорят, идут аресты среди студенческой молодежи!.. (Лев Павлович вспомнил теперь, как рылся на даче в Иришиных тетрадях и что нашел в них.)
«А если несчастье: попала под трамвай, автомобиль? Или извозчик какой-нибудь наехал?»
Содрогаясь от этой мысли, он ясно видел уже, как налетел вдруг где-то на углу, пьяный извозчик на его Иришу, как концом оглобли ударило ее в висок (почему-то именно так назойливо все рисовалось!), и она упала без сознания, а потом ее увезли в приемный покой какой-либо больницы… Ох, жива ли его родная девочка? Только бы она была жива и невредима, все остальное менее тяжко для его любящего отцовского сердца!
О том, что могло приключиться какое-либо несчастье, он не рисковал говорить Софье Даниловне, а предположить вслух, что его дочь могли арестовать, — он почему-то не решался.
Если это случилось, — мелькало в голове — значит, есть какая-то вина в том и его и Сони, а огорчать сейчас жену ему не хотелось. Скажет: «Вот видишь, я не доглядела!» А объяснить ей, что на нем, отце, лежит в этом случае наибольшая вина, то есть рассказать ей уже обо всей истории на даче, считал и раньше ненужным, а сейчас — и подавно.
Он не знал, однако, что многие вещи ей также стали известны, с той только разницей, что Софья Даниловна ознакомилась тайком с частью Иришиного дневника уже здесь, на городской квартире, но боялась сознаться в своем поступке мужу, ожидая его осуждения… К тому же, как удалось ей проверить в другой раз, новых записей в Иришиной тетради почти уже не было, а те, что и появлялись, не усугубляли материнской тревоги.
За долгие годы совместной жизни у каждого из них родилась маленькая тайна друг от друга, и как легко стало бы тогда, в длинные часы ожидания, если бы они узнали, что она одна и та же!
Они перешли в кабинет — угловую комнату квартиры, где можно было, никого не тревожа, громко разговаривать и где находился телефон: а вдруг позвонят… позвонят, несмотря на такой поздний ночной час?
Им обоим не хотелось, чтобы, проснувшись, Юрка или прислуга Клавдия заметили, что они, хозяева дома, не спят, что случилось в семье что-то необычайное; чтобы никто не знал, что их дочь не ночует сегодня на своей кровати. Не надо этого!
И каждый из них — и Карабаев и Софья Даниловна — решали в отдельности: если выяснится, что Ириша арестована, то и тогда не следует никому знать об этом. Можно будет придумать причину ее отсутствия, а если дело затянется и через день-другой Ириша не вернется домой, тогда… Но как потечет тогда жизнь всей семьи, — боже, боже, даже не хочется, не в силах каждый из них об этом страшном думать сейчас!
Тут же, в кабинете, Софья Даниловна сварила на спиртовке кофе, и они оба пили его, сидя друг против друга в глубоких кожаных креслах, и, как всегда, она аккуратно намазывала себе и ему хлеб маслом и, — в особой заботе о муже, — наклонившись к нему, снимала салфеткой с его усов и бороды застрявшие в них крошки.
Он был печален и молчалив. Она накинула на его плечи свой плед, заставила вытянуть ноги и положить их на свое пододвинутое к нему кресло:
— Тебе будет так удобней, Ловушка. Боже мой, что она с тобой делает!..