Крушение мировой революции. Брестский мир
Шрифт:
Впрочем, меньшевики напрасно намеревались найти в Брантинге объективного судью происходящих событий. Брантинг, воспитывавшийся, как и большинство социалистов, на преклонении перед германской социал-демократией, с началом войны занял резко антигерманскую позицию, проповедовал необходимость борьбы против Германии, сочувствовал Антанте, прежде всего Англии (говорили, что не бескорыстно). В Петрограде он призывал социал-демократов интернационалистов (сторонников Циммервальда) отказаться от собственной позиции и поддержать лозунг борьбы с Германией до победного конца, а не бездействовать, ожидая начала германской революции. Уверяя меньшевиков в слабости германской социал-демократии, Брантинг преследовал вполне конкретную цель: предотвратить блок германских и русских социал-демократов (направленный против Антанты); удержать Временное правительство в антигерманском лагере и нейтрализовать усилия, направленные на подписание сепаратного мира. [6]
6
«Был ли он прав в своей трезвой до пессимизма оценке шансов германской революции?» — спрашивал себя позже один из участников совещания с Брантингом П. Гарви и отвечал: «История показала, что истина лежала посредине. Русская революция свое влияние на германских рабочих и на германскую армию оказала. Но [...] лишь военное поражение развязало германскую революцию» (АИГН, 39/9, с. 5-6).
Большевистское крыло русской социал-демократической партии, как и меньшевистское, верило в конечную победу социализма в мире. Это казалось столь же очевидным, как сегодня, скажем,
В 1918 году ответ на этот вопрос был не столь очевиден, как могло бы показаться сегодня. Общее мнение социалистических лидеров Европы сводилось к тому, что в отсталой России нельзя будет без помощи европейских социалистических революций ни построить социализма, ни удержать власть на какой-либо продолжительный срок, хотя бы уже потому, что (как считали коммунисты) «капиталистическое окружение» поставит своей непременной целью свержение социалистического правительства в России. Таким образом, революция в Германии виделась революционерам единственной гарантией удержания власти советским правительством еще и в России. [7]
7
К 1920 году, после того как потерпела поражение германская революция, Ленин перестал делать из этого секрет. Вот что показал один из большевистских функционеров, беседовавший с Лениным в первой половине 1920 года:
«Хочет ли Ленин мировой революции. Да, к этому он стремится. Хочет ли Ленин власти Советов во всех странах. Нет, этого Ленин не хочет. [...] Ленин полагает, что мировая революция будет осуществлена не сейчас, а много позже. В настоящий момент советская России лишь расчищает путь для пришествия революции всемирной. [...] Все, кто по этим вопросам говорил с Лениным, в том числе Горький, утверждают, что Ленин давно уже стал пессимистически смотреть на возможность осуществления мировой социальной революции в ближайшее время. Всю советскую печать обошли [...] слова Ленина, сказанные им на одном из митингов: «В тот день, когда меня повесят...» Это было сказано тогда, когда Деникин приближался к Москве. Сомнения Ленина в возможности осуществления в ближайшее время. [...] Ленин постоянно жалуется на то, что нет работников и что его окружают мерзавцы и подлецы из «примазавшихся к коммунистической партии». Тяжелое хозяйственное положение России также не обещает ничего благоприятного в ближайшем будущем. Пессимизм и тяжелые условия жизни в России поставили перед группой друзей Ленина в прошлом году, когда были разбиты Колчак, Юденич и Деникин, вопрос о том, чтобы коммунисты ушли от власти. [...] Лучше заняться критикой и пропагандой своих идей для того, чтобы в нужный момент захватить власть не только в отсталой России, но и в капиталистических странах Запада. Однако эта точка зрения была отвергнута. Ленин определенно заявил: Мы должны делать все для того, чтобы определенно твердо остаться у власти. Каждый наш лишний день укрепляет нас и обеспечивает в будущем правду нашей партии перед правдами других социалистических партий. Чем продолжительнее будет наш опыт, тем легче будет доказать, что именно наш путь является более правильным и более коротким для достижения идеалов социализма. Мы должны какими бы то ни было путями и какой бы то ни было ценой добиваться длительности нашей власти. [...] Всякая передышка, говорит Ленин, усиливает советскую власть и во всяком случае обеспечивает ей более длительный период существования. [...] Нет ничего, перед чем бы остановился Ленин для сохранения советской власти» (АИГ, кол. Голдера, ящик 21, л. 1-3).
Иначе считал Ленин. В октябре 1917 года, прорвавшись из швейцарского небытия и молниеносно захватив власть в России, он показал своим многочисленным противникам, как недооценивали они этого уникального человека — лидера немногочисленной экстремистской секты. Большевизм не только захватил власть в России, но создал реальный и единственный плацдарм для наступления мировой революции, для организации коммунистического переворота в той самой Германии, от которой, как всеми предполагалось, будет зависеть конечная победа социализма в мире. Теперь Ленин стал отводить себе в мировом коммунистическом движении совсем иную роль. Ему важно было совершить мировую революцию под своим непосредственным руководством и сохранить за собою лидерство в Интернационале. Германская революция отходила для Ленина на второй план перед победившей революцией в России. Более того: Ленин не должен был торопиться с победой революции в Германии, поскольку в этом случае центр тяжести коммунистического мира перемещался на индустриальный Запад и Ленин оставался лишь главою социалистической России, являвшейся в глазах социалистов «неразвитой», «отсталой» и «некультурной».
В свете изменившихся взглядов Ленина на революцию в Германии и необходимо рассматривать всю историю Брест-Литовских переговоров декабря 1917 — марта 1918 года, закончившуюся подписанием мира с Германией и другими странами Четверного союза. Позиция Ленина на этих переговорах — отстаивание им «тильзитского мира» ради «передышки» в войне с Германией — кажется настолько естественной, что только и не перестаешь удивляться авантюризму, наивности и беспечному идеализму всех его противников — от левых коммунистов, возглавляемых Н.И. Бухариным, до Л.Д. Троцкого с его формулой «ни война, ни мир». Правда, позиция Ленина кажется разумной прежде всего потому, что апеллирует к привычным для большинства людей понятиям: слабая армия не может воевать против сильной; если невозможно сопротивляться, нужно подписывать ультимативный мир. Но это была психология обывателя, а не революционера. С такой психологией нельзя было бы захватить власть в октябре 1917 и удержать ее против блока социалистических партий, как удержал Ленин в ноябрьские дни с помощью Троцкого. С такой психологией вообще нельзя было быть революционером. По каким-то причинам, кроме Ленина, весь актив партии был против подписания Брестского мира, причем большая часть партийных функционеров поддерживала «демагогическую» формулу Троцкого. И никто не смотрел на состояние дел столь пессимистично, как Ленин. Да ведь чем-то руководствовались все эти люди? На что они рассчитывали?
Революция и революционеры подчинялись собственным особым законам. Эти законы большинством населения воспринимались как непонятные, безумные и иррациональные. Но, отступив от этих законов, революция гибла. Только в них заключалась сила революции и залог ее победы. Ленин отступил от этих законов ради удержания собственной власти и лидерства в мировом коммунистическом движении. С точки зрения абсолютных коммунистических интересов Брестский мир был катастрофой. Он несомненно убивал шансы на немедленную революцию в Германии, а значит, и на революцию в Европе. Заключенный вопреки воле большинства революционной партии Брестский мир стал первым оппортунистическим шагом советского руководства [8] .
8
С точки зрения революционеров самым страшным последствием этого первого компромисса могла быть «капитуляция» перед внутренней буржуазией: «Брестский мир, начав с капитуляции во вне, вынужден будет переходить к капитуляции внутренней, к сдаче социальных позиций октябрьской революции и внутри страны», — предупреждал И. 3. Штейнберг (Штейнберг. Почему мы против Брестского мира, с. 24). Такая капитуляция произошла не сколько позже, в 1921.году, когда советское правительство, не сумевшее осуществить мировую революцию, пошло на «передышку» с собственником и ввело НЭП.
По иронии судьбы получалось, что для победы революции в России нужно было принести в жертву возможную революцию в Германии, а для успеха революции в Германии, может быть, пришлось бы пожертвовать советской властью в России. Именно эту альтернативу заключал в себе для советского правительства Брестский мир — «первое столкновение между интересами международной революции и потребностями закрепления власти компартии в России» [9] . Мирный договор с Германией давал германскому правительству известную передышку, улучшал общее положение страны. Как писали тогда левые эсеры, «выполнение этого мирного договора замедляло дело интернационала: хлеб из оккупированных Германией областей примирял голодных германских рабочих и солдат с германским правительством» [10] , а «сдача на милость победителя усилила не только материально, но и духовно германский империализм» [11] .
9
АИГН, 510/24, с. 3.
10
Измаилович. Послеоктябрьские ошибки, с. 12.
11
Штейнберг. Почему мы против Брестского мира, с. 25.
Наоборот, отказ советского правительства подписать мир ухудшал военное и общеполитическое положение Германии и увеличивал шансы германской революции. По крайней мере, именно так считали, с одной стороны, немецкие коммунисты, а с другой — германское правительство. Немецкие левые уже в декабре 1917 года попытались помешать заключению сепаратного мира между Россией и Германией. Они распространили заявление, в котором указали, что переговоры о мире окажут разрушительное воздействие на вероятную германскую революцию и должны быть отменены [12] .
12
Отчет господина Нассе. Против политики Брестского мира категорически выступил Либкнехт. Он считал, что без победы германской революции нельзя будет удержать советскую власть, а подписав сепаратный мир с Россией, германское правительство получит передышку, необходимую для стабилизации положения и облегчения взрывоопасной ситуации в Германии. Следует отметить, что публично Либкнехт не считал возможным резко критиковать руководителей русской революции — Ленина и Троцкого.
Это дало возможность Троцкому в «Моей жизни» привести достаточное количество цитат из опубликованных работ Либкнехта, указывающих, дескать, на то, что Либкнехт понимал и разделял позицию советского правительства в германском (Брестском) вопросе [Троцкий. Моя жизнь, т. 2, с. 105 и др.]. Куда более показательны, однако, заметки Либкнехта о Брестском мире, не предназначавшиеся к публикации. Нельзя не отметить, что некоторыми из этих цитат располагал Троцкий и они заимствованы из его архива. Тем не менее Троцкий не спешил использовать их на страницах своей автобиографии. Вот что писал Либкнехт:
«Германия — ключевой, высший пункт мировой революции. Победивший немецкий империализм после падения царизма станет оплотом мировой реакции. [...] Правительство Ленина-Троцкого 1917 года стоит перед тяжелой опасностью и искушением открыть немецким штыкам путь не только в Россию, не только против русской революции, но и против западной и южно-европейской демократии, прежде всего против итальянского народа, находящегося в начале революционного восстания. [...] «Брест-Литовск», то есть та мирная политика, которая привела к нему и обусловила дальнейшее, стала [...] спасительным деянием для немецкого империализма. [Брест-Литовский договор — это] комедия мира, которая должна послужить тому, чтобы дать [германскому] империализму необходимую передышку. Не английская и не французская, а именно немецкая революция — единственно возможное спасение для русской революции [...]. Немецкая революция — единственный выход.
Но революционизирующему воздействию русских событий противостоят противоположные воздействия: укрепление немецкого империализма, антиреволюционных сил и недоумение немецкого пролетариата по поводу двузначности отношения советского правительства к немецкому империализму. Так, Чичерин сказал об [убитом 6 июля 1918 г. германском после в России графе] Мирбахе: он умер за дело мира!!! Высылаются соболезнования по случаю смерти Эйхгорна (разве это не то же самое, что сочувствие по случаю смерти Плеве? Это уж просто уму непостижимо!) Немецкому правительству выражается благодарность за его содействие в русско-финляндских мирных переговорах.
Если немецкая революция не произойдет, альтернатива одна: гибель [русской] революции или позорная жизнь в обмане и показухе. Брестский мир был в действительности не чем иным, как капитуляцией русского революционного пролетариата перед немецким империализмом [...]. И теперь перед большевиками возникает как конечная станция их тернистого пути самое страшное: жутким привидением надвигается союз большевиков с Германией [...] [которая ставит перед собой следующие задачи:] 1. Посредством переговоров, а по возможности и заключением мира упрочить правительство Ленина-Троцкого в России, что бы использовать его до конца в интересах Центральных империй и против будущности революционной России. 2. [...] Использовать правительство Ленина-Троцкого для военного упрочения Центральных империй против революционной будущности этих последних.
Перспективы и возможности революции в Германии уменьшаются с каждой победой и каждым укреплением немецкого милитаризма. Есть только одно решение трагедии, в которой оказалась Россия: восстание за спиной немецкого империализма, немецкое массовое восстание.» МИСИ, кол. Т. Либкнехта, п. 10. Заметки Т. Либкнехта. Пункт 90. Карл Либкнехт. Политические заметки из его наследия, с. 52-53; Письма «Спартаку». «Русская трагедия», с. 181-183; Письма Спартаку. «Условия мира», с. 192; AT, Т-3742. Цитаты из не предназначенных к публикации записок Либкнехта.)
Положение, в котором находились лидер германских коммунистов К. Либкнехт и глава советского правительства Ленин, не было равным. Германские коммунисты требовали революции в Германии ради мировой революции. Ленин выступал за сохранение власти любой ценой Советом народных комиссаров, чтобы удержать власть в собственных руках, а со временем, «господствовать над международным коммунистическим движением» [13] . Если Либкнехт хотел удержать за собой руководство в будущем Коминтерне, то не вопреки интересам европейской революции. Ленину не повезло: подписывая Брестский мир ради власти в России, он убивал имеющиеся шансы (сколько бы их ни было) на победу коммунистической революции в Германии и в Европе.
13
Баумгарт. Брест-Литовск и «разумный» мир, с. 60.
Первоначально считалось, что переговоры с германским правительством большевики затевают исключительно из пропагандистских соображений и для оттяжки времени, а не ради подписания договора [14] . Либкнехт при этом указывал, что если переговоры «не приведут к миру в социалистическом духе», необходимо «оборвать переговоры, даже если бы при этом пришлось пасть их [Ленина и Троцкого] правительству» [15] . Однако Ленин вел на переговорах свою игру и стремился к временному союзу с имперским германским правительством, видя в этом единственный способ удержать власть в своих руках и расколоть единый капиталистический мир, т. е. блокироваться с Германией против Англии и Франции.
14
Немцы понимали это. Вот что доносил 13 (26) декабря 1917 года в МИД один из германских дипломатов: «Несомненно, в нынешнем русском правительстве есть силы, которые стараются всячески помешать тому, чтобы начавшиеся мирные переговоры закончились слишком быстро. Одна из причин — это желание не слишком обострять отношения с Антантой, вторая — надежда на революцию в Германии, которая может поставить вопрос о мире на более выгодную для большевиков основу. [...] Трудно сказать, насколько большевики действительно верят в эту возможность.
[...] Но даже здесь они могут принимать желаемое за действительное. Не следует забывать, что большевики часто провозглашали мир своей целью, однако не мир с буржуазными правительствами, заключенный путем переговоров, но путь разжигания революции в нашей стране, что тоже, естественно, приведет к миру» (Отчет господина Нассе).
15
AT, Т-3742. «Если не явится немецкая революция, то останется альтернатива: революционная гибель или постыдная мнимая жизнь — на срок, предоставленный прусским империализмом [...]. Есть ли кто-либо, кто думает о втором исходе? Он должен был бы до конца миров стоять у позорного столба. Каин и Иуда плюнули бы на него» (там же).