Крушение мировой революции. Брестский мир

Фельштинский Юрий Георгиевич

Рискнув захватить власть в Петрограде в октябре года, выдержав состязание внутри собственного ЦК по вопросу о формировании однопартийного большевистского правительства, Ленин, далекий от принципов буржуазного парламентаризма, не собирался уходить в отставку, хотя в угоду всем, от противников большевиков до их союзников, было ясно, что большевистский период правления привел Россию к катастрофе. У Ленина и большевиков в первый год русской революции был не очень широкий выбор. Они могли либо уступить власть блоку социалистических партий, либо уничтожить эти партии, установив однопартийную диктатуру. Большевики пошли по второму пути.

Споры о том, в какой степени этот выбор был свободным или вынужденным, следует считать академическими. Кажется, за всем этим стояло упорное желание Ленина сохранить за собой власть [20] , но не ради власти, как таковой, а для реализации Лениным своей программы. А поскольку с авторитетом Ленина готова была, иногда с оговорками, считаться только партия большевиков, ему уже в первые часы революции пришлось стать на путь репрессий, очень скоро приведший его к однопартийной диктатуре.

20

 Н. А. Угланов описывает в воспоминаниях настроение, с которым приехал в Петроград Ленин. 4 апреля 1917 года Ленин выступал на собрании объединенных социал-демократических групп. После доклада Ленина выступил Церетели и, повернувшись в сторону Ленина, сказал: «Как ни непримирим Владимир Ильич, но я уверен, что мы помиримся». Ленин встал и громко крикнул: «Никогда». Затем выступил И. П. Гольденберг (Мешковский). В какой-то момент во время речи он ударил кулаком по трибуне и крикнул: «Я утверждаю, что царивший тридцать лет мир среди демократии сегодня здесь нарушен и здесь сегодня Лениным водружено знамя гражданской войны». Ленин снова встал и крикнул: «Верно, правильно». На собрании в 700 человек почти все ораторы выступали против Ленина (в защиту доклада которого выступила только Коллонтай). А когда меньшевики предложили создать организационное бюро по подготовке созыва съезда партии, большевики заявили, что участвовать в нем не будут. «Поднялся шум, — пишет Угланов, — раздались крики по нашему адресу: раскольники, узурпаторы, демагоги и т. д. Идя домой с собрания, некоторые мои друзья говорили — а все-таки Старик [Ленин] завернул через край. Ясности по всем вопросам у меня тоже не было, но чувствовал я, что приехал решительный человек». (Воспоминания Угланова, с. 192). После этого трудно согласиться с тем, что Ленин был принужден к курсу на однопартийную диктатуру под давлением внешних обстоятельств.

Главы, посвященные сотрудничеству большевиков и левых эсеров, не ставят своей задачей изучение их деятельности на местах. К политической жизни партийного руководства в Петрограде и Москве эта работа не имела непосредственного отношения. Куда большее значение играла в этот период способность левоэсеровского руководства вести тактическую борьбу за власть. В отличие от большевиков, у которых Ленин считался непревзойденным лидером, левые эсеры не смогли найти руководителя, способного объединить партию своим авторитетом и волей. Виднейший русский революционер М. А. Натансон, один из лидеров левого крыла эсеровской партии, всегда предпочитал держаться в тени и не претендовал на роль партийного вождя. В. А. Карелин или Б. Д. Камков были слишком мелки для ведущих ролей. М. А. Спиридонова, признанный вождь ПЛСР, была только символом, чье имя с успехом использовалось для пропаганды в «низах». Однако Спиридонова как партийный работник и тактик не шла ни в какое сравнение с Лениным.

Как давно не удивляет нас соперничество большевиков и меньшевиков, недавно принадлежавших к единой социал-демократической партии, так не должен удивлять нас и разрыв левого крыла эсеровской партии с ПСР. Первые трещины этого раскола обозначились в 1915 году по вопросу об отношении к войне. Однако это были не те «левые эсеры», по крайней мере, не всегда те, кто формировал затем ПЛСР [21] . Очевидно, бурные события 1917 года не могли сохранить в целости партию, в которой состояли столь разные люди, как правый эсер Марк Вишняк, с одной стороны, и архилевый Прошьян, с другой. «Историческая причина раскола [...] лежит далеко за пределами нашей партии, — писал в те дни Камков, — ее нельзя объяснить узкопартийными моментами. Мы имеем дело с частным, конкретным видом общего международного явления. Война ярко обнаружила, что в пределах одной партии оказались чуждые элементы и они не могли не разойтись» [22] .

21

 На Третьем Всероссийском съезде ПСР при выборе ЦК было заявлено три списка делегатов: правый, центр и левый. Левые выдвинули в ЦК Натансона, Спиридонову, Биценко, Чернова, Ракитникова, Русанова, Гоца, Архангельского, Герштейна, Лункевича, Когана-Бернштейна, Веденяпина, Е. Ратнер, Фирсова (Розенблюма), Гендельмана, Затонского, Ракова и Берга. Только первые трое вошли затем в руководство партии левых эсеров.

22

 Камков. Две тактики, с. 11.

Настоящая работа поэтому касается причин выхода левого крыла из эсеровской партии лишь поверхностно. Теоретические разногласия, если считать, что они были, имели небольшое отношение к тому фактическому расколу, который определила практическая борьба левоэсеровских функционеров за власть на местах и в центре в 1917-18 годах [23] . И не случайно именно признание левыми эсерами правомерности созыва Второго съезда Советов (т. е. — захвата власти большевиками) сделало окончательным разрыв левых эсеров с ПСР. Борьба левого крыла эсеровской партии за место в революции и за власть сделала раскол неизбежным.

23

 Подтверждением этому служит, например, тот факт, что левые эсеры, отколовшись от ПСР и даже создав собственную партию, ни в чем не изменили эсеровской программе. «Надо идти за жизнью, — указывал на Первом съезде ПЛСР делегат Данилькевич. — [...] Если бы мы стали тут вырабатывать программу партии, то это у нас заняло бы массу времени, а время не терпит, нужна работа на местах. Мы должны отправляться на места и там строить партию [...]. Мое предложение сводится к тому, чтобы здесь не изобретать никакой программы, ограничиться старой, уехать на места, и там жизнь покажет, какие изменения внести в эту программу». (Протоколы Первого съезда ПЛСР, с. 32.).

Не касается исследование и факторов, которые мы можем назвать «постоянными». К ним относятся экономическая разруха, из месяца в месяц усугубляемая большевистским правлением; анархия как результат отсутствия стабильного режима в стране; полная беззащитность мирного населения в городе и деревне перед любой вооруженной силой — как результат анархии; голод и безработица — как результат разрухи [24] . Можно было бы добавить сюда и опасность контрреволюционных выступлений. В меньшей степени — до прихода к власти большевиков и левых эсеров, в большей — после их прихода, эти явления сопутствовали русской революции (как когда-то французской) и вряд ли были так уж неожиданны для русских революционеров. Скорее, казалось бы, все эти опасности должны были сплотить социалистические партии России, заставить их сформировать «однородное социалистическое правительство» (на чем так настаивали эсеры, меньшевики и профсоюзы и против чего так резко выступали Ленин и Троцкий). Однако Ленину важна была не столько социалистическая революция вообще, сколько социалистическая революция под его руководством. И это еще одна причина, по которой «постоянным факторам революции» в работе не уделено места: борьба Ленина за однопартийную диктатуру в стране не была вызвана этими трудностями, а лишь усугубляла их все большим и большим отрывом правящего меньшинства от основных слоев населения России.

24

Для иллюстрации происходящего можно привести выдержки из одного обширного документа — протокола «Объединенного заседания Ростово-Нахичеванского на Дону Совета рабочих депутатов, фабрично-заводских комитетов и правлений профессиональных союзов», созванного 15 (28) февраля 1918 года:

«Я. И. Коломейцев предлагает включить в порядок дня вопрос о снятии военного положения [...]. Представитель от комитета рабочих из Донских гирл говорит, что в порту арестовывают рабочих, что жизнь их в опасности [...] они не могут нормально работать [...] Б. С. Васильев заявляет, что в данный момент есть нечто поважнее хлеба — нужно в первую очередь говорить об ужасах, творящихся в городе, о непрекращающихся расстрелах и о спасении человеческих жизней. Предложение это вызывает замешательство среди членов военно-революционного комитета. После совещания слово получает Антонов [Овсеенко], начальник Красной гвардии. В короткой речи он рассказывает [...] [что] в тех организованных расстрелах, которые производятся до сих пор, военно-революционный комитет неповинен. Их производят по приказу штаба Сиверса [...]. Все арестованные, находящиеся в военно-революционном комитете и Красной гвардии, надежно охраняются и оттуда никто выведен [на расстрел] не был [...]. Вторым докладчиком выступает Частнов — по продовольственному вопросу. Положение в городе — по мнению докладчика — катастрофическое. [...] Никаких запасов [...] нет. (...) Транспорт совершенно расстроен. Еще хуже на рудниках и в Донецком округе — оттуда приезжают делегаты и умоляют спасти их от голода. Угля в Ростове также нет, так как подвоз его также прекратился [...]. Равикович — секретарь военно-революционного комитета [говорит, что] [...] сейчас у нас в городе царит двоевластие. Штаб Сиверса [...] [и] военные комиссары Антонов, Войцеховский, объявившие себя высшей и неограниченной властью в городе. Эти гастролеры приехали из Харькова и мешают всей нашей работе. [...] Нам объявили, что вводится цензура для всей печати — в том числе и для Известий военно-революционного комитета. Мы заявили категорический протест, на что последовало разъяснение, что [...] в случае сопротивления нас будут арестовывать! [...] Тогда мы обратились к тов. Антонову. «Власть принадлежит Совету, — заявил нам Антонов, — но только Совету революционному, а ваш Совет никуда не годится и я его разгоню!» После долгих убеждений Антонов согласился, что этого делать не следует, но что пока будет военное положение — будет и диктатура Войцеховского [...]. Степанов (левый эсер), заявляет, что ему и его товарищам по комитету обидно слышать упреки, что их руки в крови [...]. Да, германцы идут на Россию, но это идут империалисты, и их движение вызовет революцию в Германии и пожар во всей Европе. Я верю, товарищи, еще не все пропало. [...] Войцеховский. Не для конфликтов с товарищами большевиками шел я сюда в Ростов [...]. Но я заявляю, что мы не остановимся перед репрессиями по отношению к тем Советам, которые станут на нашей дороге [...]. Собрание расходится при общем подавленном настроении» (АИГН, 6/3).

Глава первая. Большевики в Германии

Уже в первые дни после Октябрьского переворота Ленин разошелся с большинством своей партии по вопросу, касающемуся заключения мира: вопреки ожиданиям социалистов он выступил с принципиальным согласием подписать с «империалистическим» германским правительством не всеобщий, а сепаратный мир [1] . Неудивительно, что самым простым объяснением ленинского шага были взятые им еще до возвращения в Россию обязательства перед германским правительством [2] 2.

1

Так, в резолюции Третьего съезда партии эсеров в мае 1917 года указывалось, ПСР «категорически отвергает сепаратный мир и сепаратное перемирие, как в корне противоречащее методам интернационального действия». (Резолюции, принятые на 3-м съезде ПСР, с. 11.) Эту точку зрения можно считать общей.

2

Применительно к Ленину трудно говорить о тех или иных симпатиях — слишком был он подчинен собственным сверхчеловеческим идеям. Но какая-то симпатия к Германии у Ленина была. А. А. Иоффе вспоминает, что Ленин любил «говорить по-немецки и часто переходил на этот язык, хотя и отдельными фразами только». (Бакинский рабочий, № 233, 12 октября 1927; Из воспоминаний Иоффе, с. 203.) Троцкий в «Моей жизни» также вспоминает, что Ленин иногда переходил на немецкий и вставлял немецкие слова (Троцкий. Моя жизнь, т. 2, с. 59).

Взаимоотношения между большевистской партией и кайзеровским правительством в годы мировой войны долгое время оставались для историков загадкой. Сенсацией разнеслись по миру первые сведения о том, что германское правительство, заинтересованное в скорейшем ослаблении Российской империи и выходе последней из войны, нашло выгодным для себя финансирование социалистических партий, стоявших за поражение России в войне и ведших усиленную пораженческую пропаганду. Германский социал-демократ Эдуард Бернштейн, занимавший одно время пост заместителя министра финансов в германском правительстве, указал на связь с немцами Ленина в статье «Темная история», опубликованной 14 января 1921 года в утреннем выпуске газеты «Форвертс»:

«Антанта утверждала, и утверждает до сих пор, что кайзерская Германия предоставила Ленину и товарищам большие суммы денег, предназначенных на агитацию в России. Действительно, Ленин и его товарищи получили от кайзерской Германии огромные суммы. Я узнал об этом еще в конце декабря 1917 года. Через одного друга я осведомился об этом у некоего лица, которое, вследствие своих связей с различными учреждениями, должно было быть в курсе дела, и получил утвердительный ответ. Правда, тогда я не знал размера этих сумм и кто был посредником при их передаче. Теперь я получил сведения от заслуживающего доверие источника, что речь идет о суммах почти неправдоподобных, наверняка превышающих 50 миллионов немецких золотых марок, так что ни у Ленина, ни у его товарищей не могло возникнуть никаких сомнений относительно источников этих денег» [3] .

3

Статья Бернштейна вызвала протесты германских коммунистов, обвинивших его в клевете и потребовавших официального ответа у МИДа по вопросу о финансировании Германией ленинской группы. МИД по существу ушел от ответа. Тогда Бернштейн опубликовал вторую статью — «Немецкие миллионы Ленина»:

«На запрос правительству коммуниста В. Дювеля относительно выдвинутого мною утверждения о выдаче Ленину и его товарищам 50 миллионов марок министерство иностранных дел дало именно тот ответ, какой предполагала расплывчатая формулировка вопроса. МИД заявил, что в его документах нет никаких указаний на то, что МИД дал согласие на поддержку Ленина и его товарищей немецкими военными властями.

Если бы [коммунистическая] газета «Роте Фане» была заинтересована в том, чтобы выяснить правду, а не осыпать меня ругательствами, она бы на это возразила министерству, что в его ответе обойдена суть [...]. Этот ответ отрицает то, чего я не утверждал, зато тщательно обходит всякое высказывание о том, соответствует ли действительности или нет сказанное мною [...]. В ответе даже не сказано, что министерству ничего не известно об этом деле. В ответе лишь говорится, что в документах МИД на эту' тему ничего нет. Но на войне происходит множество событий, которые никоим образом не отражаются в документах правительственных учреждений. [.,.] Не разделяя приверженности «Роте Фане» к судам, я более всего желал бы представить этот случай на рассмотрение международного следственного комитета, составленного исключительно из социалистов. Но поскольку создание такого комитета — дело чрезвычайно трудное и может занять еще много месяцев, [...] я решил выбрать другой путь. Сразу после нового собрания рейхстага я обращусь к нему с запросом передать это дело, с целью ускоренного рассмотрения, второму подкомитету комитета по расследованию возникновения войны [...]».

Не удовлетворившись статьей, Бернштейн опубликовал еще и заявление:

«В коммунистических и националистических газетах выдвигается утверждение, будто мои данные о крупных суммах, которые Ленин и товарищи получили в 1917 году из средств кайзерской Германии на деятельность в России, базируются исключительно на публикациях правительств Антанты [...]. Это утверждение высосано из пальца. Данные публикации прессы Антанты и Вашингтонского информационного агентства появились летом 1917 года, я же, как я писал в своей первой статье по этому вопросу, получил информацию об этом в конце 1917-го. Добавлю, что эта информация исходила от немцев [...]. Но так как тогда я не узнал точных данных о размере суммы, я ограничился тем, что поставил в известность об этом лишь близких своих друзей-единомышленников, не считая эту информацию достаточной, чтобы довести ее до публичного сведения. Публикации документов Антанты [так называемые Сиссоновские документы] не заставили меня изменить этой точки зрения. Все время войны я придерживался принципа, что не могу использовать для атаки такие обвинения прессы Антанты, если только их подлинность не может быть установлена вне всяких сомнений. И лишь когда совсем недавно некий чрезвычайно осведомленный и заслуживающий доверия немец подтвердил то, что стало мне известно в конце 1917 года, и к тому же уточнил размер сумм, я счел своим долгом довести дело до сведения общественности и особенно социалистического Интернационала. [...] Пока же я ограничусь заявлением, что я не для того обнародовал это дело, чтобы его снова замолчали или направили бы по ложному пути. Вопрос должен быть сформулирован гораздо более определенно, более прямо».

Однако Бернштейн затронул проблему, в обсуждении которой было не заинтересовано слишком много людей, прежде всего в правительственных кругах Германии. Не были заинтересованы в огласке и германские социалисты. Не приходится удивляться, что так всех заинтриговавший вопрос остался безответным, а Бернштейн, равно как и немецкие коммунисты, предпочел не настаивать на создании комиссии расследования вопроса о германских золотых марках.

Имеется и одна неопубликованная архивная запись рассказа Бернштейна, где он раскрывает имена своих информаторов и подлинное время получения информации о финансировании немцами большевиков:

«О получении большевиками денег от германского правительства я услышал на заседании комиссии рейхстага в 1921 г. Заседание комиссии, обсуждавшее вопросы внешней политики, состоялось под председательством депутата рейхстага проф. Вальтера Шюкинга. На заседании присутствовали, кроме членов рейхстага, высокие чины министерства иностранных дел и военного министерства. По окончании официальной части собрания состоялся свободный обмен мнениями между присутствующими. Во время этих бесед один из членов комиссии громко заявил другому: «Ведь большевики получили 60 миллионов марок от германского правительства». Я тогда спросил сидевшего возле меня легационсрата Эккерта (впоследствии посланника), соответствует ли это заявление действительности. Господин Эккерт это подтвердил. На другой день я посетил проф. Шюкинга, как председателя комиссии, и, рассказав ему о разговоре относительно упомянутых 60 мил. марок, спросил, известно ли ему что-нибудь об этом. На это он мне ответил, что и ему известен факт выдачи этой суммы большевикам» [4] .

4

АИГН, 786/6. На эту запись указывал Николаевский в одном из своих писем Бурцеву: «Рассказ его записан и хранится» (АИГН, 475/8. Б.И. Николаевский [далее: БИН]. — В.Л. Бурцеву [далее: ВЛБ], 6 июня 1931,с. 1).