Крушение

Келлерман Джонатан

– А ты – Овод, – сказал я.

– Не Овод, а Овидий. – Он рассмеялся в ответ, подражая моим словам и моей интонации с той же необычайной точностью, что и его мать. Чего-то еще он у нее поднахватался?

– Алекс Делавэр. – Я протянул свою руку. Тонкие хрупкие пальчики схватили ее, энергично сжали и выпустили. Пятилетний аналог крепкого мужского рукопожатия.

– Точно без уколов? – прищурясь, спросил он.

– Точно.

– Крутоооо.

Мальчик ощутимо расслабился, но с места при этом не сошел.

– Гм, Овидий…

– Я спросил у нее,

а что за доктор? А она говорит, какой-то там «лог».

– Психолог.

Овидий губами повторил незнакомое слово, беззвучно усваивая.

– Она говорит, не знает, что это такое.

– Она – это кто?

– Карен. Работает с моей мамой. Вы мою маму знаете?

– Совсем недавно виделись.

– А где?

– В кабинете у ее врача.

– Она была в больнице. Ей скоро будет лучше.

– Можно я войду? – спросил я.

Он посторонился.

– У нее сейчас грусть. Но не из-за меня. А просто так, своя.

Именно так поучают детей сочувственные взрослые. Ребенок произносил это вполне осмысленно.

Я хотел было ответить, но меня отвлек окрик откуда-то из глубины дома:

– Ови, бог ты мой! Сколько раз тебе говорить: не открывай посторонним двери!

– Карен, да это психолог!

Затормозившей за спиной у ребенка женщине было лет под тридцать – ширококостная, с полным бледнотным лицом (сгодилась бы, пожалуй, на роль ирландской буфетчицы в сериале, что мелькают на Пи-би-эс). В остальном же вполне двадцать первый век: фиолетовых волос ровно столько, чтобы собрать сзади в ершистый пучок, в ушах примерно семь колечек, над ноздрей искусственный брюлик, на руках непременные тату.

– Вот, была в ванной, – заполошно выдохнула она. – Сказала ж ему подождать, пока выйду… Ови!

Мальчик пожал плечами.

– Алекс Делавэр, – представился я Карен.

– Доктор Алекс Делавэр, – поправил Овидий.

– Уверяю вас, сэр, – никак не унималась Карен Галлардо, – раньше он так никогда не делал! Овидий, пока здесь распоряжаюсь я, надо, чтобы ты меня слушался.

Мальчик хлебнул молока, отчего запачкал подбородок, и, шмыгнув, утерся.

– Ну вот, теперь тебе салфетка нужна, – бдительно заметила Карен.

– Не нужна, – снова используя руку, сказал мальчик. – Он ко мне пришел, разговаривать.

Карен Галлардо поглядела на меня.

По моему кивку она удалилась, а Овидий хозяйски указал:

– Нам туда.

* * *

Через утлую прихожую он провел меня в гостиную, приподнимающую, казалось, дом над окрестными кротовыми кучами. А всё за счет вида.

В местах вроде Тосканы и Санта-Фе, где архитектурная сдержанность увязана со здравым суждением, основанным на традиции, дома и строения органично сливаются со склонами холмов. В Лос-Анджелесе, напротив, посыл состоит единственно в утверждении своей индивидуальности. Панорама за западным окном Зельды Чейз, от пола до потолка, представляла собой сплошное подернутое дымкой нагромождение бассейнов, угнетенных засухой садов и непомерных числом строений на ограниченной площади.

За это зрелище, по всей видимости, еще и накручивалась втрое аренда, несмотря на то что пол здесь устилал дешевый бурый ковролин, потолок был весь в пупырышках, а разномастная мебель – стянута отовсюду.

Несмотря на это, в доме было прибрано и чисто, какая ни на есть мебель расположена с умом, а на ворсе ковра – полоски от свежего прохода пылесосом. Посредине небольшого обеденного стола стояла чаша с яблоками и грушами (судя по бисерным каплям влаги, недавно помытыми). Неужели стараниями горничной? Или, может, Карен Галлардо позвонили со студии и распорядились создать вид? Если так, то Овидий, открывая дверь, сдал свою няню со всем ее враньем насчет отлучки в ванную. Впрочем, не будем строги. Я ведь сюда прибыл не для придирок, а чтобы как можно больше узнать о мальчике.

– Это я все сделал, – сказал он и пристроился на полу возле причудливого строения из многоцветных полупрозрачных плашек и конусов. Что-то вроде постмодернистской версии средневекового замка с множеством башенок, шпилей, пристроек, пропорциональных дверей и окон, а в придачу еще и горизонтальным отростком спереди – видимо, мостом через невидимый ров.

В совокупности это сооружение занимало весь центр комнаты. Среда, отданная под ребенка? Если так, то малыш воспользовался ею как следует.

– Здорово, – похвалил я.

Мальчик без комментариев потянулся к коробке с неиспользованными плашками, ухватил пригоршню и начал что-то добавлять и убавлять, приостанавливаясь лишь затем, чтобы оценить свою работу.

– Овидий, и в самом деле красиво.

– Да это конструктор на магнитах, – пояснил он. – Тут все легко-прелегко, надо только прилеплять и отлеплять.

В качестве примера мальчик в одном месте отодрал конусовидную крышу и двойной шпиль преобразовал в подобие готической арки.

– Как легко ты справляешься, – заметил я.

Еще одно пожатие плеч, чтобы сдержать улыбку, но наконец уголки губ у него приподнялись.

– Ты много времени проводишь за этим строительством? – спросил я его.

– А мне только это и нравится, – ответил Овидий. – Ну еще поесть…

Снова смешок, похожий на фырканье; как будто ему необходимо высвободить некий внутренний жар. Вот он пригасил его и посерьезнел.

Сдержанный ребенок… Глядя за его занятием, я вбирал все больше деталей: одежду без единого пятнышка, чистые ногти. Шнурки на кедах, и те подвязаны. С одинаковой аккуратностью.

Может, это Карен Галлардо так его вышколила за пару дней? Хотя нутро подсказывало, что он привык ухаживать за собой самостоятельно. На уровне инстинкта.

За работой Овидий начал вполголоса напевать; все неспешно, обдуманно, взвешенно.

Психически неорганизованная мамаша, а ребенок застегнут на все пуговицы?

– Овидий, ты тут сказал про еду… А какая еда тебе нравится?

– Такос, буррито. Фо.

– То есть мексиканская и вьетнамская?

– Какая-какая?

– Суп фо, он из Вьетнама.