Крутое время

Есенжанов Хамза

Настала условленная третья ночь. Азмуратов вывел юнкеров из Кара-Тюбе и, сделав одну ночевку, приблизился к Ащисаю. По-воровски, словно волчья стая, офицеры подкрались темной ночью и остановили коней в двух верстах от аула, ожидая, когда вспыхнет крайний дом. За две версты можно было услышать топот и фырканье коней, звон оружия и говор Людей, но сегодня постовые ничего не слышали: бушевала буря, а отряд подкрался против ветра, к тому же он остановился у самого устья реки, ближе к тем домам, где были расположены офицеры Аблаева.

Группа юнкеров, во главе с Аблаевым, поползла по аулу, точно змеи в поисках теплого убежища. Они незаметно подползали к домам, скрывались между конями, в скирдах, в овчарнях;

некоторые забирались в сенцы, наиболее смелые даже заглядывали в окна. По распоряжению Азмуратова, к каждому дому должны были пробраться два-три человека, неожиданно ворваться, расстрелять сопротивляющихся и взять в плен тех, кто сдается. Однако Аблаев изменил распоряжение Азмуратова. Он приказал юнкерам расстреливать всех без разбору. К чему еще возиться с мерзавцами, изменниками — стреляй и руби насмерть всех!

Глубокой ночью, когда уже должны были спать, Аблаев взял с собой одного офицера и добрался до большого дома, где остановились вожаки. После того, как позавчера утром он, стоя за плетнем, подслушал разговор Сальмена и Нурума, Аблаев мог найти этот дом с закрытыми глазами, он запомнил и огромную скирду сена, высокую пристройку, широкий двор и большую овчарню. Сейчас, тихо подкравшись к скирде, он прошмыгнул вдоль плетня к овчарне, построенной между домом и скирдой, осторожно открыл небольшие ворота и юркнул к овцам. Овцы шарахнулись в угол, несколько баранов, грозно фыркая, и низко опустив крутолобые головы, и ударяя копытами, выступили вперед, но, убедившись, что перед ними люди, бараны успокоились, и Аблаев облегченно вздохнул. Быстро оглядевшись вокруг и не услышав ни единого шороха, охваченный ненавистью офицер представил себе своих врагов: самого зачинщика бунта, нарушителя воинской дисциплины, широколицего крупного Жолмукана, лютого врага рослого Жунусова; третьим встал перед его глазами изменник Орак. Аблаев не сомневался в том, что все трое были сейчас в этом доме, «Через какой-нибудь час попадете в преисподнюю, голубчики. Один пепел останется от предателей-безбожников!»— злорадно подумал Аблаев, наметив себе жертвы. То ли от холода, то ли от лютой ненависти он невольно лязгнул зубами. Вытащив гранату, Аблаев нащупал запал, повернулся к стоявшему рядом молодому офицеру и пробурчал:

— Интересно, этот ваш синюшный дохляк-старшина прибудет к обещанному часу или притащится к шапочному разбору, когда мы уже прикончим всех мерзавцев?! Разлей керосин по углам скирды и немного погодя подожги! — пробурчал Аблаев и нервно повел плечами, стараясь избавиться от зябкой дрожи. Руки его без перчаток замерзли, пальцы совершенно не повиновались, он начал с усилием сжимать и разжимать их, тереть ладони. Вскоре он согрелся, успокоился и, подумав, что близок час возмездия, удовлетворенно опустился на сено и снова пощупал запал гранаты. Вдруг палец его соскользнул с запала, и что-то легонько щелкнуло. Офицер молниеносно вскочил — сработал предохранитель гранаты!..

Небольшой коробок толщиной с бедренную кость трехгодовалого барана сейчас взорвется и первым разнесет в клочья того, кто его держит. Аблаев застыл на долю секунды, не зная, то ли отбросить гранату в сторону, то ли все-таки швырнуть в окно. Если в сторону, она с грохотом взорвется в овчарне. Через стены кинуть ее невозможно: стены высокие и овчарня полна овец. Как только раздастся взрыв, все проснутся и выбегут на улицу. Тогда бесславно завершится вся операция и придется отступать ни с чем! Рассвирепев, безбожники могут уложить всех пятьдесят юнкеров и первым уничтожат самого Аблаева…

Он широко размахнулся и швырнул уже шипевшую гранату в окно штаба дружинников. Он старался попасть в окно, но промахнулся, и граната ударилась чуть правей. Аблаев тут же выхватил вторую, чтобы на этот раз уже не промахнуться.

III

В

эту злополучную ночь в комнате не увидишь, что творится за ее стенами. В доме на краю аула не спали трое: Жоламанов, Орак и Нурум. Они изредка перебрасывались словами и попеременно выходили на улицу, сторожа покой дружинников. Только что с улицы вернулся Нурум, сейчас он сидел хмурый, подавленный. Возле двери, положив шинель под голову, полураздетым спал джигит, владелец пегой пастушьей клячи, тот самый джигит, которого Жолмукан не допустил к своей десятке; рыжий забитый пастушонок пристал к десятке Нурума. «Несчастный», — с тоской подумал Нурум. Потом ему вспомнился Жолмукан, широкоплечий богатырь, дерзкий упрямец, его друг, который звал Нурума не иначе, как «долговязый черный». Пошумливает, наверное, сейчас в Джамбейты…

— Выйду, посмотрю, — сказал Жоламанов, перебив его мысли.

Сотник не торопясь направился к выходу, шагнул через порог… Вдруг со страшной силой грохнуло, и крыша дома вздрогнула, точно тундук юрты. Тяжело накренилась длинная печка, увлекая за собой перегородку, как будто перевернулась телега с грузом. Неведомая сила вытолкнула Жоламанова в сени, и он упал, выбросив руки вперед. Нурума отбросило к стене, звонко затрещало мгновенно перекосившееся окно. Горячий ветер обдал лицо Нурума, он ринулся туда, где только что было окно, лихорадочно расталкивая, ломая все на пути. Под руки попадались осколки стекла, жестянки, но ни пореза, ни ушиба он не чувствовал, из последних сил рвался наружу. Морщась от боли и задыхаясь, он протащил, наконец, свое длинное тело и упал на землю, поняв, что вырвался из тисков. «Что случилось? Землетрясение?» Позади его раздался чей-то вопль:

— Что, что случилось?!

Нурум обернулся и смутно увидел в дыре, через которую только что пролез, Орака. Нурум протянул ему руку, поднатужился и вытащил вместе со скособоченной рамой своего малорослого товарища, словно, козленка из колодца. От второго взрыва, будто шквалом накренило весь дом с крышей. Треск дверных косяков и перегородок, чьи-то стоны, предсмертные вопли, — вой обезумевшего ветра — все смешалось.

В один миг дом превратился в груду развалин, похоронив под собой всех. В овчарне из угла в угол шарахались овцы, пытаясь развалить плетень, в затишье, за скирдой, визгливо ржали напуганные огнем кони, беспрестанный, злорадный гул бури нагнетал — ужас, где-то беспорядочно затявкали в темноте выстрелы, кричали люди — можно было не сомневаться, что настал конец света…

И в довершение всего ярко-ярко вспыхнул огромный столб пламени, мигом облизнув горячим языком все вокруг. Чадный густой дым полез Нуруму в глаза, в рот, не давал вздохнуть,

— Кто здесь? Живы ли? — кричал кто-то среди кучи обломков.

— Здесь! Здесь я! — откликнулся Нурум, узнав голос Жоламанова.

— Живой? Цел?.. На нас напали!..

В двух шагах раздался выстрел, перекрыв слова Жоламанена. Нурум услышал, как кто-то громко ахнул, и увидел рядом того, кто стрелял. Он яростно ударил его кулаком, свалил неведомого врага, подмял под себя и вырвал из рук винтовку. Орак, все еще лежавший на земле, крикнул:

— Нурум, сзади офицер целится!

Грохнул выстрел. Пуля со свистом пролетела мимо Нурума. Он повернулся, но стрелять не смог, некогда было целиться; словно лев, он метнулся на второго юнкера и ударил его в висок. Тот отлетел, ткнувшись липом в землю, а перед Нурумом опять вдруг появилась винтовка, прогремел выстрел — и снова мимо. Нурум молниеносно вырвал винтовку и ударил врага прикладом по голове. В это время, упираясь ногами в землю, медленно поднимался тот, которого Нурум оглушил первым. Нурум ударом приклада снова швырнул его на землю.