Крутое время
Шрифт:
Джигиты подобрали полы чекменей и шинелей, натянули поводья. Аманкул вывернул тулуп и надел его, намотал на шапку длинную белую чалму и привязал к чучелу аркан. Потом вывернул второй тулуп, напялил его на Жапалака и начал пробовать голос. Сильно втянув живот, Аманкул завыл глухим, стонущим воем, каким обычно сытый волк зовет на заре волчицу.
А «чертова свеча» все еще не мигала. Джигиты Мамбета все чаще поглядывали на зияющие окна. Время шло, но возле землянки никого не было видно, не мигал и долгожданный свет.
— Как бы не случилось что-нибудь… — прошептал, волнуясь, Ергали.
Наконец Мамбет подскочил к краю обрыва, вгляделся и негромко
— За мной, джигиты! — и поскакал по склону в сторону городка, все быстрей и решительней, безбоязно, словно ехал к себе домой.
За ним бросились остальные. Мамбет вылетел на самый обрыв и застыл, натянув поводья. Потом быстро огляделся вокруг и указал рукой куда-то в сторону.
— Жми, табунщик!
Аманкул и Жапалак взобрались на крутояр и увидели косяк коней, спускающийся к обрыву. Впереди косяка ехали трое верховых, позади маячили двое. Жапалак оглушительно свистнул и помчался галопом в сторону пустыря, куда указал Мамбет; за ним поскакал Аманкул. Он почти вплотную приблизился к косяку и громко и противно заблеял по-козлиному. Потом вихрем подлетел к косяку и резко затарабанил по трескучему даулпазу [14] . Над сумеречной степью будто пронеслись джины. Безмятежных казаков, отъехавших от города на версту, обуял страх. Оглушительный свист, мерзкое блеяние, сухой треск даулпаза, дикий топот лошадиных копыт — все было так неожиданно, что казаки растерялись, а кони, панически заржав, метнулись в сторону. Аманкул между тем мчался прямо на остолбеневших казаков.
14
Даулпаз — маленький барабан, применяемый при охоте с ловчей птицей.
— Спаси, Христос! — невольно вскричал один из казаков, когда, бесовски прыгая, промчалось мимо него мохнатое чудовище.
Конь под казаком шарахнулся в сторону, снова в темноте промелькнул белый всадник, и тут же рядом что-то затрещало, захлопало, взвизгнуло.
В одно мгновение смешались кони и сплошной стеной помчались в сторону. Вдруг рядом с белой сатаной откуда-то вынырнул еще и черный дьявол. Он заревел по-бычьи, вздыбился и поскакал рядом. В белом тулупе и белой чалме — Аманкул, во всем черном, мохнатом — Жапалак.
Невозможно было остановить напуганных коней. В гущу косяка нырнули теперь Мамбет и Ергали. Мамбет быстро догнал одного казака и ловким ударом вышиб его из седла; на шею другого джигиты накинули петлю. Один казак успел удрать, ускользнул незаметно. Когда шестьдесят казачьих коней были возле самого брода Жаман-Откел, со стороны города раздались беспорядочные выстрелы.
Рано утром в Аккалу ворвались джигиты Айтиева, но в городке, где только вчера стояла казачья сотня, не было ни единого верхового.
— Казаков не выдашь — спалю хату! — грозно закричал Мамбет на остробородого худого мужика, хозяина одной из хат на окраине города.
— Вси утекли. Нима никого, — еле пролепетал мужик. И, склонив голову, перекрестился.
Действительно, город был пуст. Ночью белые спешно покинули город. Многие бежали пешком. Отряд Айтиева слился с батальоном Белана и направился в погоню за белоказаками.
Оки спешили на помощь Красной Армии, которая с севера, запада и востока окружила и обстреливала из пушек Уральск, оплот и надежду казачьих атаманов.
Глава шестнадцатая
Ночью бушевал свирепый ветер…
Нередко человек всецело находится в плену прихотливой погоды. Затяжные ливни омрачают душу; от неистовых молний и грохота грома все живое съеживается, сердце замирает, и губы сами собой шепчут молитву; в безумной оргии торжествуют вокруг темные силы природы, а в глазах людей — ужас.
Когда в сумерках Нурум вышел на улицу, ему почудилось, что земля качалась, а небо дрожало: пронизывающий ветер яростно тряс плетень и в клочья рвал скирду сена возле дома. Ветер стремился ворваться в дом, выл, свистел и рыкал в трубе, словно шаманящий баксы [15] . Черная холодная ночь, мрачная степь, сиротливо затихший аул — все это вселяло безысходную тоску. Подавленный смутным дурным предчувствием, Нурум прошел по двору и сел посидеть в затишье. Ветер вдруг ослаб, будто круто остановился на всем скаку, и стало чуть теплей. Потом послышались чьи-то жуткие вздохи, словно сопело чудовище. Нурум прислушался, взглянул на коней, стоявших за забором подле скирды. Было слышно, как кони безмятежно жевали сено; больше ни звука, ни шорока.
15
Баксы — колдун.
Снова налетел шквальный ветер, и завыло, загудело еще сильней. Затрещали стены сарая, отчаянно засвистел камыш; казалось, дикий ветер вот-вот поднимет гурт овец и погонит его по степи, как перекати-поле.
«Апырмай, что за жуткая ночь!»
— Плохая погода, — сказал он угрюмо, входя в дом.
У Нурума невольно хмурились брови, по спине бегали мурашки, все тело ломило. Сердце билось неспокойно: то замирало, то начинало прыгать.
— Что, певец, съежился?! Черти тебя корежат? — спросил Орак.
— Погода противная, — задумчиво повторил Нурум. — Будто весь мир грозится кому-то.
Джигиты устроились здесь, как в родном доме: ели жирную баранину, пили горячую пахучую сорпу. Дружинники отяжелели, не слышно и шуток, потягивались, позевывали, сладко дремали в тепле на мягких подстилках.
— Нурум, ты бы спел, приподнял настроение. Видишь, джигитов с вечера сон одолел, — сказал Орак.
Он хотел рассеять мрачное настроение. Нуруму вспомнились стихи Махамбета:
Приторочив кольчугу к седлу, Далекого друга с собой веду. День и ночь при оружье на коне Ради жизни безутешных вдов, Ради счастья Нарына детей…Но петь ему не хотелось.
— В той комнате уже уснули женщины и ребенок, — отказался Нурум.
Орак не стал упрашивать. «Пусть лучше поспят джигиты, — решил он. — Все успокоились после долгих волнений. Казалось, у всех была одна дума: «Раньше, чем через неделю, офицеры из Уила не придут. К этому времени вернется и Мамбет».
В прихожей комнате возле печки царила беззаботность. Маленькая Зауреш за вчерашний день привыкла к Мукараме и не отходила от нее ни на шаг.
— Хватит тебе, Зауреш, тетя уже устала. Ложись спать, — уговаривала мать девочку, но Зауреш не унималась.
— Еще, еще!.. — говорила она, радостно наблюдав за пальцами Мукарамы.
— Идет коза рогатая… Идет!!
Тонкие пальцы Мукарамы проворно побежали по одеялу все ближе и ближе к шейке девочки. Зауреш звонко рассмеялась и нырнула под одеяло.
— Еще!.. Еще!..
— Ну, хватит, Зауреш! — беспокоилась мать. — Вот непослушная…
— Идет коза рогатая…
— Хи-хи-хи…
— Перестань, Зауреш!
Но девочка покачала головкой, как бы говоря, что не перестанет.
— Разве сейчас Зауреш послушает маму? Ей с тетей хочется играть. А сколько тебе лет?