Крутые белые парни
Шрифт:
Однако пока он продолжал двигаться вперед. В какой-то момент он слишком рано открыл рот и хлебнул воды. Кашель мучительно сотрясал все его тело, однако он крепко держался за веревку. «Ну, еще немного», — подумал он. Он умудрился еще дважды перехватить веревку, прежде чем ему удалось вынырнуть на поверхность, чтобы глотнуть свежего воздуха. «Должно быть, я уме недалеко от берега», — подумал он.
Это была его роковая ошибка, когда он решил посмотреть, где находится противоположный берег. Ричард думал, что осталось несколько футов, а оказалось, что он не прошел
Его словно ударили обухом по голове. Все его существо охватила безнадежность.
— Сдайся, — произнес он вслух, — брось, все равно ничего не выйдет.
Однако он продолжал слепо сопротивляться. Это была ночная прогулка на ощупь. Весь мир сузился до ревущей воды и бесконечной усталости в его руках. Ричард всей душой желал прекратить сопротивление. В какой-то момент он сделал такую попытку и приказал своим рукам отпустить веревку, но руки отказались повиноваться ему. Он еще несколько раз перехватил веревку, потом еще, потом еще. Ему удалось глотнуть еще несколько порций сладкого, освежающего воздуха. Он медленно, но упорно продвигался вперед.
Кажется, этому суждено было продолжаться целую вечность. Но в следующий момент, взглянув на берег, он был поражен его неожиданной близостью. Рванувшись вперед, он хлебнул добрую порцию холодной воды. Вдруг он увидел их в кустарнике, на берегу. Ноги его коснулись дна. Он решился оторваться от проклятой веревки. Он встал на дно и помахал рукой.
В это мгновение пучина поглотила его.
— Ричард, — не повышая голоса, позвал Лэймар. Ричард был уже очень близко, он уже выходил из воды. Но тут произошло что-то непонятное. Он словно присел и тут же исчез, как будто какая-то сила дернула его под воду. На поверхности осталась лишь голова, которую стало стремительно уносить течением. На лице Ричарда блуждала идиотская полуулыбка, словно он сам не успел поверить в то, что случилось, словно он думал, что все это чья-то нелепая шутка.
— Ричард, — уже со злостью повторил Лэймар, — тащи свою чертову задницу из воды и прекрати...
Но Ричарда уносило. Течение увлекало его, и Лэймар видел, как глупое выражение на лице несчастного сменилось выражением ужаса и слабости. Ричард запаниковал, беспорядочно замахал руками, потерял контроль над собой и через несколько секунд исчез из виду.
— Ви-чад, — произнес Оделл.
— Унесло парнишку, — констатировала Рута Бет. — Река взяла его.
Лэймар все еще наблюдал. Он испытывал нечто вроде разочарования. Затем пришел в ярость. Проклятый идиот этот Ричард, пройти почти весь путь и...
— Вот дерьмо, — сплюнул он.
— Лэймар, с ним кончено. Пусть тонет, — сказала Рута Бет. — Пусть тонет.
Ричард тонул. Мир стал темным и бесформенным. Там, внизу, не было света. Он слабо дергался и махал руками, пытаясь противиться судьбе, но в этом мире не было места пощаде и милосердию. Он пытался вынырнуть на поверхность и вдохнуть хоть глоток воздуха, но легкие его заливала вода. Ему нужен был воздух, но вместо воздуха кругом была одна только вода. Его окружал серый мрак. Он закрыл глаза.
И подумал о матери.
«Мама», — ему захотелось плакать.
Его мать была очень красивой женщиной. Вместе со своими «друзьями» она прогнала прочь его отца. Мать
Мать постоянно твердила Ричарду, что из него может получиться художник. Она в нежном возрасте начала водить его на занятия в художественную школу и окружила компанией людей искусства. В возрасте шести, девяти, одиннадцати и четырнадцати лет его возили в Европу. Не ее вина, что из этого ничего не получилось. Она сделала все, что было в ее силах.
Как бы то ни было, обстоятельства всегда складывались не в пользу Ричарда. Мать обязательно представляла его выдающимся личностям из мира художников, когда те оказывались в их местах, но он всегда разочаровывал их. Несомненно, он обладал талантом, но не слишком великим — это было ясно каждому. Кроме того, в общении он был намного менее интересен, чем его мать. Он проигрывал ей во всем — он не умел поддержать светскую беседу; ему недоставало ее блестящего переливающегося очарования, живости, умения доверительно выслушивать собеседника. Она говорила ему об этом, причем не косвенно, щадя его самолюбие, а резко и прямо в глаза.
— Ричард, ты многого мог бы достичь, не будь ты таким мямлей. Если ты будешь и дальше так себя вести, ты ничегошеньки не добьешься, я тебе торжественно это обещаю. Ты должен научиться пробиваться в этой жизни. Окружающие вряд ли одобрят твои сомнения в своих силах. Это не понравится никому. Выбирайся из этой спячки, откройся.
Но чем сильнее подталкивала она его, тем больше он замыкался в себе. Чем больше расцветал его внутренний мир, тем более заторможенным и жалким казался он окружающим, тем больший ужас охватывал и уродовал его. Он стал бояться всего!
В тот день, когда все произошло, он, вернувшись, застал мать с одним из ее друзей. Через некоторое время друг ушел, мать спустилась вниз и, смешивая себе коктейль, — все еще прекрасная в свои шестьдесят — спросила, понравилась ли репортеру его выставка.
— Понимаешь ли, — промямлил Ричард, — он не явился.
— Он что?
— Он не явился. Мама, я не знаю, что могло случиться, может быть, он забыл.
— Ричард, я вложила в эту выставку четыре тысячи долларов. Что ты имел в виду, сказав, что он не явился?
Тридцатилетний взрослый мужчина, он стоял перед ней, дрожа от страха, как напроказивший ребенок. Он ненавидел ее почти так же, как ненавидел самого себя.
— Позвони ему, — велела она.
— Я звонил, его не было на месте.
— Позвони еще раз.
— Мама...
— Позвони ему, Ричард, позвони ему прямо сейчас. Ты ведешь себя, как неразумное малое дитя. Не позволяй никому топтать себя ногами. У тебя именно поэтому ничего не получается в жизни, и мне постоянно приходится тащить тебя за уши. Я всегда плачу за все. Тебе все достается даром.