Кружево
Шрифт:
— Хорошо, по-людски поступаешь! — одобрил старик Луговик. — Пусть твоим кружевам, как дружбе, сносу не будет...
Достал он из кармана рожок-погудок, ласку призвал и велел Еленку в деревню доставить, да не отлучаться никуда, пока она с Ульяной не свидится.
Дорога далека, но поклажа не велика. В одночасье ласка с Еленкой на спине весь путь пробежала.
Никаких перемен в своей деревне Еленка не нашла: прясла из жердей, плетни таловые, избы-избешки и дом Фомы Фомича — стены каменные, ворота железом обитые. А ведь уж больше
Захотелось ей прежде, хоть издали, отца и мать повидать.
Отец в оградке запрягал в телегу коня, в поле выезжать собирался, а мать вынесла ему из избы корзинку с припасом и квас в лагуне. Постарела, усохла: не легкое, небось, из-за дочери переживанье досталось!
Еленка еле слезы сдержала, услышав материн голос:
— Что-то мне сегодня про дочку икнулось? Где-то она: жива ли, здорова ли? Провинились мы перед ней.
— А кто мог знать, что явится Советская власть и Фома Фомич при ней полиняет? — в оправданье ответил отец. — Доведись нынче Еленку просватать — никаких денег не взял бы, а отдал бы тому, за коего она сама согласится...
Показаться им она все-таки не насмелилась, нет нужды горя родителям добавлять; ведь не прежняя, и при виде ее не утешатся.
От родительского двора к подружке Ульяне всего-то дела — на другую сторону улицы перебежать.
Ульяна в огороде огурцы поливала.
Еленка велела ласке в траве затаиться, а сама спряталась в огуречной ботве и оттуда окликнула:
— Уля! Улька!
Та поставила в борозду ведро с водой, заоглядывалась:
— Неужто Еленка! А где же ты?
— Тут я, рядом! Наклонись-ко над грядкой, да не пугайся!
А все ж таки Ульяна отшатнулась, когда раздвинула руками ботву.
— То ли ты заколдована? Фома Фомич всех уверял, будто тебя черти похитили...
— Когда выйдет срок, расскажу, как это случилось, — пообещала Еленка. — А покуда молчи, про меня слова не оброни, не то Фома Фомич меня со свету сживет.
— Он и сам-то не знает, как уцелеть! — засмеялась Ульяна. — Новая власть ему не к душе пришлась.
— Что ли другой урядник приехал?
— Ни урядника, ни старшины уже нету! Сами мужики теперь управляются. А за главного у них Федьша-матрос.
— Не Вдовин ли?
— Он самый. Теперь он Большевиком прозывается. Помнишь, поди, сколь он парень удалой?
Еще бы Еленке не помнить. Бывало, заглядывалась на него. Приезжал он как-то с войны домой на побывку, и тогда всех девок обворожил. В бескозырке да в морской тельняшке, да не в пример другим парням разговорчивый, не раз и не два снился Еленке во сне.
Расспрашивать про него дальше не стала.
— Ну, а со Спирькой-то, как у тебя?
Ульяна нахмурилась.
— Все так же! Насмешничает. Я уж перестала на игрища ходить.
— Отступилась?
— Поневоле пришлось! Другие девки нарядные, а я завсегда в старой кофте. Вот Федьша-матрос посулил отцу у Фомы Фомича плодородную землю, что рядом с Баской поляной, отнять и нам передать. Может, поправимся, выйдем из крайней нужды, я хоть приданое себе заведу, но ведь Спирька все равно не посватает...
Юбка на ней из холста домотканого, ситцевая кофта в заплатках, ноги босые. Одна краса — девичья коса ниже пояса.
Развязала Еленка свой узелок, кружева подала.
— Возьми-ко примерь!
Ульяна к ним еле притронулась.
— Ой, ой! Не замарать бы! Где это ты такие достала? Диво-дивное!
— Они не маркие, долговекие, — пояснила Еленка. — Над ними я сама потрудилась, тебе в подаренье.
— Ой, а чем же я тебе отплачу? — разволновалась Ульяна. — Да ведь со стыда сгорю, люди заохают, если экое диво со старой кофтой надену!
— Умей сама за себя постоять, — сказала Еленка, — не то станешь вроде меня, ростом с мизинчик.
Все ж таки навелила ей кружева. Надела их Ульяна, вместо зеркала в ведро с водой посмотрелась и чуть слышно промолвила:
— Неужто это я?
Даже Еленка своим глазам не поверила, сколь подружка переменилась. Засияла вся. Румянцем покрылась. Милой милее, светлого дня светлее. Хоть сейчас ее бери — и под венец веди!
Недаром Спирька Кожавин остолбенел, когда, проходя мимо огорода проулком, Ульяну увидел. В иную пору бросил бы ей в обиду насмешку, а на этот раз прислонился к пряслу и оторваться не мог.
Обернулась Ульяна, но и бровью не повела.
— Ступай, куда шел! Не то возьму коромысло, огрею тебя по спине, так будешь знать наперед, сколь горько обиды сносить! Нечего торчать возле нашего прясла!
— Дозволь слово молвить!
Не запосвистывал, как прежде бывало, не сдвинул картуз на затылок, а тихо и мирно повинился перед Ульяной, дескать, озорничал по дурости, заране не догадался, что такой, как она завлекательной, по всей округе днем с огнем не сыскать.
— Пришлю сватов, не отказывай!
Покуда они меж собой сладятся, Еленка дожидаться не стала и под вечер вернулась к старику Луговику на Баскую поляну.
С той поры напала на нее забота-тревога. Вздумалось про Федьшу-матроса. Ежели-де он у Фомы Фомича пашню отымет, тот со зла может его порешить. Такого-то парня!
Этой тревогой перед Луговиком не открылась, посовестилась признаться, сколь ей дорог Федьша-матрос, зато за новые кружева принялась.
По старому обычаю, девки своим ухажерам кисеты для табака и платочки дарили. Иные делали с гарусной вышивкой, с бисером, а иные с кружевными оборками.
Еленка не надеялась когда-нибудь в своем прежнем виде повстречаться с Федьшей-матросом, а уж тем более назвать его своим женихом. Положилась на подружку Ульяну. Та передаст подарок, как бы в благодарность от своей семьи.